Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наполеон был неправ, несомненно, в том, что хотел оставить за собой хоть какую-то часть произвольной власти, ибо большее или меньшее количество средств запугивания не могло ни спасти, ни погубить его; только на поле боя должна была решиться его участь. Но следует признать, чтобы быть полностью правдивым, что поведение роялистов извиняло неудачную мысль Наполеона. Поначалу, исполнившись ужаса, они затихли; но когда поняли, что всем партиям оставлена свобода говорить, писать и действовать, они ободрились и широко воспользовались этой свободой, стали открыто ездить из Парижа в Вандею и Гент, подготавливая, очевидно, гражданскую войну в Вандее и роялистские мятежи в столице. Пока беспокоиться было не о чем, но при приближении неприятеля к Парижу опасность могла стать серьезной. Поэтому можно понять Наполеона, не одобряя при этом: человек действия, привыкший не останавливаться перед препятствиями, живущий во времена, еще близкие к революционным, имеет право требовать средств устрашения, даже не желая ими воспользоваться.
Бенжамен Констан отложил спор, решив, впрочем, к нему вернуться позже. Был один формальный вопрос, по которому Наполеон оказался еще более непреклонным, если это возможно, – наименование и способ представления нового конституционного акта. Он хотел пожаловать новую хартию, как Людовик XVIII пожаловал свою, но соблюдая приличия, а в этом предмете приличия много значат, ибо влекут признание или отрицание права. «Я признал суверенитет нации, – сказал он, – и вовсе не оказал ей великой милости, ибо нация действительно суверенна и государь может править, только если она этого хочет. Я не претендую, как Людовик XVIII, на то, чтобы выводить конституцию только из своего права; но если я хочу вывести ее из своего здравомыслия, сделать ее наилучшей, то в этом мы с вами лучше целой ассамблеи, которая погрязнет в бесконечных обсуждениях и только вызовет потрясения в стране, не придя ни к какому результату. Когда мы закончим сочинение, я предложу его нации на утверждение согласно способу, принятому для бывших имперских конституций, – вписыванием голосов в списки, открытые в мэриях».
Бенжамен Констан тоже считал необходимым обойтись без учредительного собрания и использовать форму утверждения более краткую, лишь бы она означала недвусмысленное признание суверенитета нации. Однако он желал, чтобы новая конституция отличалась от прежних императорских конституций не только содержанием, но и формой и названием, дабы внушить доверие и не походить на прежние сенатус-консульты, которые, будучи едва задуманными, тотчас превращались в основные государственные законы вследствие раболепства Сената. Нужно тем или иным способом предотвратить всеобщее недоверие и с этой целью придать нынешней конституции новый характер. «Нет, нет, – отвечал Наполеон, – меня хотят лишить моего прошлого, сделать меня тем, кем я не являюсь, стереть пятнадцать лет правления, стереть мою славу, стереть славу Франции, как будто всё в первом правлении было скверно! Я не согласен. Я легко могу уступить опыту и обстоятельствам, которые уже не допускают диктатуры, но не позволю себя унизить. К тому же, поверьте, Франция хочет своего старого императора, немного переменившегося, конечно, но именно его, а не другого…»
В этом пункте Наполеон выказал непоколебимость, и пришлось рассматривать конституцию как простое видоизменение прошлых конституций, а вовсе не как установление порядка вещей, совершенно отличного от предыдущих. Наполеон проявил такое же упорство относительно своей славы, какое проявил Людовик XVIII в отношении наследственного права. Это была существенная ошибка, ибо конституция 1815 года полностью отличалась от конституций 1802 и 1804 годов; тогда хотели в действительности дать меньше, чем кажется, на этот раз был риск дать больше, чем кажется: неверный расчет и плачевный плод гордыни!
В споре родилось новое название: Дополнительный акт к конституциям Империи, название, которое не могло не внушить публике мысль, что вносятся лишь изменения, тогда как в действительности старый порядок вещей менялся радикально. Радуясь, что добился нужного содержания, Констан уступил относительно формы, которой по ошибке, естественной для философического ума, не придавал большого значения. Он взял перо и в простых, ясных и элегантных выражениях составил наилучшую и наилучшим образом написанную конституцию из всех, что предлагались Франции за долгую череду революций. Он еще несколько раз виделся с императором и пришел к согласию с ним по всем пунктам, даже на предмет наследственного пэрства. Наполеон настоял лишь на умолчании касательно конфискации.
Новая конституция была написана довольно быстро, поскольку перо составителя было весьма тренированным; но следовало вывести ее из тени на свет и сообщить ей поддержку значительного авторитета. Настало время представить ее на рассмотрение Государственного совета, а чтобы Бенжамен Констан мог защитить свое сочинение, нужно было наделить его правом заседать в Совете. То был естественный предлог назначить его государственным советником, и Наполеон искусно выбранным путем получал удовольствие завоевать своего врага, некогда самого необузданного, тогда как враг, со своей стороны, получал удовольствие быть завоеванным приемлемым и почти благовидным способом.
Камбасерес, Реньо де Сен-Жан д’Анжели, Буле де ла Мёрт и председатели секций Государственного совета были вызваны в Елисейский дворец, чтобы принять участие в предварительных обсуждениях. Возникло мало возражений против нового труда, который и не мог вызвать серьезных разногласий, за исключением названия и умолчания о конфискации. В текст внесли несколько исправлений и вставили новую статью, бесполезную, но отвечавшую духу времени. Династия для бонапартистов, государственные продажи для приобретателей государственного имущества, отмена десятины и феодальных прав для крестьян и непререкаемое осуждение старого режима для революционеров всех оттенков были священными предметами. А потому под номером 67 вставили финальную статью, гласившую, что французский народ, делегируя свои полномочия властям, учреждаемым новой конституцией, не сообщает им права предлагать восстановление Бурбонов (в случае угасания императорской династии), старой феодальной знати, сеньориальных привилегий, десятины, культовых привилегий; как и права посягать на нерушимость продаж государственного имущества; а также категорически запрещает кому бы то ни было предложения такого рода. Статья имела только одно значение: она заносила в отдельную категорию важнейшие предметы и придавала им своего рода священный характер, правда, только на то время, пока священной будет оставаться сама конституция.
Новый акт был отнесен в Государственный совет. На общем заседании не сделали почти никаких замечаний. Однако в частных беседах подверглось
