Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер

и национальную независимость. Карно, пришедший в отчаяние от целого года правления Бурбонов и тронутый признанием Наполеона в своих ошибках, хотел, чтобы он попытался соединить монархию со свободой. Фуше был равнодушен к теориям, но боялся Наполеона, сожалел о его возвращении и, хотя не желал его падения, ибо оно незамедлительно вернуло бы Бурбонов, искал гарантий против него и стремился ослабить его власть в пользу оппозиции, которая могла зародиться в будущих палатах и которой он надеялся руководить путем интриг. Как и все, Фуше желал конституционной монархии, но со всем возможным ослаблением власти государя.

Конституционная партия была рассеяна революцией 20 марта, и ее главные члены поспешили спастись от мести Наполеона. Вскоре, поняв, что он не намерен мстить, они приободрились, и многие остались в Париже, где их никто не трогал. Госпожа де Сталь не покидала своего жилища, Лафайет удалился в свой замок Лагранж. Самый активный и наиболее себя скомпрометировавший оскорбительными сочинениями против Империи Бенжамен Констан раздобыл паспорт у посла Америки Кроуфорда и затаился в ожидании случая воспользоваться этим паспортом и бежать. Все эти люди, отшатнувшиеся от Бурбонов из-за последних событий, были расположены, если слухи о либеральных намерениях Наполеона подтвердятся, испробовать вместе с ним опыт конституционной монархии, который они впустую начинали при Людовике XVIII. Жозеф разделял взгляды конституционной партии, старался завязать отношения с ее вождями, в частности, с Лафайетом и госпожой де Сталь, и пытался убедить Наполеона вступить в сообщение с ними, к чему Наполеон и не выказывал нежелания.

Государственные деятели Империи, большей частью бывшие революционеры, возненавидевшие свободу, и бывшие роялисты, примкнувшие к Наполеону из-за престижа силы и славы, усвоившие при нем сладостную привычку к непререкаемой власти, не чувствовали склонности и доверия к предстоящему опыту свободы. Великий канцлер Камбасерес, с его практическим здравомыслием, признавал, что иного пути нет; но, служа с 20 марта из чистого послушания, он ограничил свое сотрудничество управлением юстицией. Мольен, Годен и Декре вернулись, вместе с исполнением своих функций, к привычке оставлять разрешение серьезных трудностей самому Наполеону. Маре по обыкновению одобрял Наполеона, но без привычной веры в результат.

В целом, самые горячие побуждения публики толкали к либеральной конституционной монархии. В этом духе писались брошюры и газетные статьи и даже самому Наполеону присылали записки о будущей конституции. Записки эти большей частью были странны, ибо обычно люди, направляющие государю планы, о которых их не просят, – либо интриганы, желающие привлечь к себе внимание, либо мечтательные чудаки. Наполеон просматривал эти тексты, то раздражаясь, то смеясь над их содержанием, но чаще печалясь о подобном состоянии умов накануне кровавой борьбы с Европой. Его привычным конфидентом был Лавалетт. Наполеон по-прежнему уважал старого Камбасереса, по-прежнему любил Маре, но его живая мысль, нуждавшаяся в выражении, не находила в них отклика. И потому он охотнее изливался перед Лавалеттом, человеком тонким, надежным и независимым, который не принимал вид непризнанной мудрости, когда его советы отвергались. Порой Наполеон проводил в беседах с ним часть ночи, даже после целого дня работы.

Что касается людей, способных написать конституцию, случай подсказал ему человека, самого подходящего для этой цели, хоть и самого неожиданного в данных обстоятельствах, – всё того же Бенжамена Констана. Девятнадцатого марта он изобличил Наполеона как бедствие для Франции и взял от имени друзей свободы обязательство никогда не примыкать к нему. Теперь он скрытно оставался в Париже, как мы сказали, не столько ища средства незаметно ускользнуть, сколько пытаясь выяснить, безопасно ли остаться. Обратились к генералу Себастиани, человеку снисходительного ума, с уверенностью, что выдать ему тайну Бенжамена Констана не опасно. Узнав о местопребывании этого человека, генерал явился к императору и объявил, что Бенжамен Констан во Франции и рассчитывает на его, генерала, скромность. «А, вы поймали его!» – воскликнул Наполеон, будто обрадовался, что может осуществить желанную месть. Удивленный генерал едва не встревожился, но Наполеон не оставил ему на это времени. «Успокойтесь, – сказал он, – я не хочу причинить вреда вашему протеже; пришлите его ко мне; он будет доволен».

Наполеон тотчас понял, что может в этом случае дать разительное доказательство великодушия, завоевать первое перо времени и обрести самого компетентного составителя будущей конституции, если простит и возвысит самого несправедливого своего соперника. Едва поняв, что это возможно, он решился и послал Констану через дежурного камергера самое вежливое приглашение.

Недовольный Бурбонами, дурно ответившими на добросовестность сторонников конституционной партии, воодушевленный либеральными заверениями Наполеона и убежденный в необходимости примкнуть к единственному человеку, способному спасти Францию от вторжения, Бенжамен Констан без колебаний откликнулся на приглашение.

Наполеон мог по-разному повести себя с этим умнейшим человеком, оказавшимся в его власти. Он мог быть ласковым или жестким, и в обоих случаях его поведение было бы неуместно. Но он оказался прост, вежлив и откровенен. Вовсе не заботясь о прошлом, он говорил только о сочинении, ради которого позвал Констана. Он сказал, что обещал Франции либеральную конституцию, хочет ее дать, и при этом такую, какую подобает, без ограничений робкой власти или просчитанных уступок власти хитрой, предоставляющей больше, чем нужно, чтобы иметь право затем всё отобрать. Умы весьма воодушевлены этим предметом и, естественно, неблагоразумны. Он не уверен, что это их последнее слово, ибо они сильно переменились с 1800 года, когда не хотели свободы, в то время как теперь они все ее требуют. Впрочем, не следует ошибаться, ибо пожелание свободной конституции исходит от меньшинства; народ же хочет лишь его, Наполеона, и только просит избавить его от дворян, священников и иностранцев. Но он намерен считаться с пожеланиями людей просвещенных и выказать себя столь же просвещенным, как они, и потому твердо решил предоставить конституционную монархию. Таковая, как ему известно, может быть только одна и состоит из ответственных министров, обязанных обсуждать дела страны в палатах, и полной свободы прессы, без всякой предварительной цензуры. В последнем он совершенно убежден, ибо желание обуздать прессу есть ребячество. Никаких трудностей по существу не возникнет, речь пойдет только о том, чтобы найти уместную, не унизительную для императора форму.

Можно, конечно, задаться вопросом, сумеет ли он приспособиться к путам, которыми намерен облечься. Недоверие позволительно и вовсе его не оскорбляет, но он подготовлен к тому, чтобы претерпеть неудобства конституционного режима, и в любом случае надеется, что его пощадят. Прежде у него были обширные замыслы, для которых конституционное правление было бы помехой, но теперь он заинтересован только в одном – в сопротивлении внешнему врагу. Борьба будет жестокой, не следует заблуждаться. Неминуемо придется сражаться до победного конца, и ему, разумеется, не откажут в средствах. Отбросив врага с территории