Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но для хепеннинга это неважно. Важен лишь ряд скандализированных образов. Спорить о стихах становится бессмысленно.
А потом пришло время иных войн. И иных взрывов, которые уже не звучали как хлопушки на празднике. Взрывов, которые убивали людей десятками и сотнями — и отнюдь не гигиенически. Когда раздался первый из них, ещё можно было пошутить, раскидать листовки от имени «Союза революционных писателей». Потом шутить стало уже невозможно, и главный революционный писатель сбежал в Чехию. Страшная действительность победила эстетическую составляющую экстремальной литературы.
К чему мы приходим в итоге? К нескольким интересным выводам — в отсутствие настоящей левой литературы приходит литература левацкая, экстремистская. Эта литература рождена массовой коммерческой культурой, маргинальной жизнью больших городов. И, по сути, это не литература. Это более или менее успешные PR-акции, не связанные с текстами, быстрое тасование информационных поводов, предназначенных для того, чтобы заинтересовать обывателя. Привлечь его, как привлекают фильмы ужасов по телевизору. Вкусный ужин, жена под боком, кровавое месиво на экране.
А выход в личной ответственности, по крайней мере, в понимании своего предназначения. В рациональном понимании экстремистской эстетики. В её анализе.
06 февраля 2003
История про экстремизм — крайняя на сей день
http://exlibris.ng.ru/subject/2003-02-06/1_guards.html
ПРАВО НА СМЕРТЬ
Шестьдесят лет назад погибла «Молодая гвардия»
Шестьдесят лет назад закончилась земная история «Молодой гвардии». Она закончилась страшно — потому как одних побросали в шахту, а других чуть позднее расстреляли в другом месте. Организация в сто человек в шахтерском городе, где населения-то было тысяч двадцать, была делом необычным даже по меркам Отечественной войны. И это была организация, возникшая, что называется, по инициативе снизу.
В Краснодон приехал Александр Фадеев, один из главных советских писателей, и, разговаривая с очевидцами, начал писать свой знаменитый роман. Роман этот — небывалое дело — почти год печатался в «Комсомольской правде». А потом, говорят, роман вызвал неудовольствие Сталина — потому что там была рассказана история обреченной на смерть организации, возникшей по инициативе снизу. Готовый роман был переписан, что дало повод Варламу Шаламову сказать, что Фадеев не настоящий писатель.
Спустя десять лет Фадеев, думая что у него есть право на смерть (это не редкость в век атеизма), застрелился — то ли замаливая грехи тех времен, когда он был Командиром советских писателей, то ли добавляя к ним новый грех.
Это все иные детали другой истории «Молодой гвардии» — истории мифологической.
Толстая книга, написанная советским классиком, стала священным писанием советской молодежной пропаганды.
В этом-то и дело — несколько поколений советских людей учили тому, как надо умирать за Отечество. И миллионам людей тыкали в лицо страшными и горькими историями Олега Кошевого и Ульяны Громовой, Зои Космодемьянской и Александра Матросова. Их спрашивали: «Готов ли ты умереть за Родину? Можешь ли ты умереть за Родину?» И надо было отвечать, будто мальчик в красном галстуке, — готов, всегда готов, могу умереть за Родину, хочу умереть за нее…
Это было так же естественно, как собрать полный школьный двор макулатуры и перевести старушку через дорогу.
Право на смерть превратилось в священный долг и почетную обязанность — что подтвердили все последующие войны.
И никто не задумывался, что за Родину нужно не умирать, а жить. Жить для Родины гораздо труднее. И культ самурайской смерти ценится только в книгах. Смерть — дело вынужденное, не радостное.
То, что было священной жертвой со времен Бориса и Глеба, стало страшным правилом воспитания.
И те мальчики и девочки не виноваты в том культе групповой гибели, что возник после войны. Как говорили издревле, мертвые сраму не имут.
Трагична наша история, и еще трагичнее наша мифология, скорбны наши коммунистические сказки. Разные люди рассказывали легенду про мать Зои Космодемьянской. Она была членом какой-то комиссии по восстановлению разрушенного войной. Кажется, в Сталинграде. Давала градостроительные советы. Ей возразили. Тогда она возмущенно и гордо сказала:
— Кто из нас мать Зои Космодемьянской?! Вы или я?!
Строить и жить тяжело. Но говорить о павших уничижительно — скотство. Государство часто оказывается недостойно погибших за него.
А ведь девочку убили, убили за то, что она подожгла стратегический объект — конюшню, как нам это рассказывали в школе. Потом, впрочем, говорили, что это была не конюшня, а крестьянская изба, но все равно — девочку убили, а потом закопали в мерзлую землю с веревкой на шее, а потом откопали, и вот уже весь мир глазел на опавшую грудь в снегу и эту самую веревку на шее. И брата этой девочки убили. И молодогвардейцы навалились на какого-то мужика и убили его, будто безумные достоевские герои, сожгли биржу труда, а потом убили и их, и некоторые мальчики и девочки еще долго умирали в шахте, и трудно понять, что произошло на самом деле, но ничего в этих страшных сказках не исправить — потому что они, эти сказки, не плохие и не хорошие, они трагичные и горькие — со слезами на глазах. Без праздников. Жестокие.
Когда сейчас начинают бить в бубен, легко бросаться словами о войнах, о необходимости жертв и кровавых драк — действительных и мнимых, — в этом отзвук того самого культа смерти. А придумали этот культ люди, которым умирать не надо.
Про то, как они зовут Русь к топору, очень хорошо написал еще Достоевский. И он же хорошо написал, что из этого выходит.
И жить нужно дальше. Жить и строить, прощаясь со своей жизнью, только когда это Богу угодно, не делая культа ни из служения государству, ни из упрямого противостояния ему.
И нечего глумиться над убитыми — мертвые сраму не имут.
07 февраля 2003
История про недоумение
Нет, я решительно не понимаю, что делают все эти люди в Сети в ночь с субботы на воскресенье.
09 февраля 2003
История про утопию: вместо эпиграфа
— Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?
Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, меч-тал об освобождении человечества от за-бот о куске хлеба, о предоставлении всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и остался с теми идеалами, а
