Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четырнадцатого мая, в воскресенье, назначенное Наполеоном для смотра федератов и 10-го полка, весь двор выказал величайшее недовольство такой двойной смелостью. Те, кто сожалел о попустительстве Наполеона революционной партии, пришли в негодование и стали говорить у него за спиной, что император связывается со сбродом и скоро будет невозможно оставаться с ним рядом. Напротив, те, кто был предан Наполеону и не искал фальшивых предлогов, чтобы от него удалиться, были всерьез напуганы, что он появится перед 10-м полком, в рядах которого, по слухам, вызревал план покушения на его жизнь.
Не придавая значения ни фальшивым стонам одних, ни преувеличенным страхам других, Наполеон вышел во двор Тюильри и начал смотр. Перед ним выстроились несколько тысяч федератов – без мундиров, весьма скверно одетых, но в большинстве своем старых закаленных солдат с энергичным выражением на загорелых лицах. Несколько раз Наполеон оборачивался к своему окружению и с насмешкой над разборчивостью некоторых из них с улыбкой произносил: «Вот такие соратники мне и нужны, они будут насмерть стоять под стенами Парижа». Затем он терпеливо выслушал речь оратора федератов.
«Сир, – сказал тот, – мы приняли Бурбонов с холодностью, потому что они стали чужими Франции и потому что нам не нравятся короли, навязанные иностранцами. Вас мы встретили с энтузиазмом, потому что вы человек из народа и защитник родины и потому что мы ждем от вас славной независимости и благоразумной свободы. Вы обеспечите эти драгоценные блага, навсегда освятите права народа и будете править с помощью конституции и законов. Мы пришли предложить вам для обороны столицы наши руки, нашу храбрость и нашу кровь.
Большинство из нас участвовали под вашим командованием в войнах за свободу и в войнах за славу; почти все мы – старые защитники родины; родина должна с доверием вручить оружие тем, кто проливал за нее свою кровь. Дайте нам ружья, сир; мы клянемся сражаться только за родину и за вас. Мы не станем орудиями партий и не будем служить никаким группам. Мы услышали призыв родины, мы пришли на зов нашего государя;
этим всё сказано; вы знаете, чего от нас ждать. Как граждане мы повинуемся суду и законам; как солдаты мы будем повиноваться командирам. Мы хотим сохранить честь нации и не пустим врага в столицу, если над ней нависнет новая угроза».
Император отвечал такими словами: «Я вернулся, потому что рассчитывал на жителей городов и сёл и на солдат армии, любовь которых к родине мне известна. Вы оправдали мое доверие. Я принимаю ваше предложение и дам вам ружья. Руководить вами я поставлю офицеров, покрытых почетными ранами и привыкших обращать неприятеля в бегство. Ваши крепкие руки, привычные к тяжелому труду, как никакие другие пригодны к обращению с оружием. Что до смелости, вы же французы! Вы станете дозорными Национальной гвардии. Мне не придется тревожиться за столицу, если ее оборона будет поручена Национальной гвардии и вам. Солдаты федерации, я очень рад вас видеть! Я верю в вас. Да здравствует нация!»
После этого краткого приветствия федераты прошли перед Наполеоном строем. Если судить о людях только по внешнему виду, впечатление они производили печальное. Тяжело было видеть, что некогда могущественный, гордый и окруженный прекрасными войсками император вынужден ныне прибегать к защитникам без формы и без ружей. Конечно, эти солдаты стоили многих, и Наполеон правильно делал, что принимал их; но что сказать о политике, которая довела его до такой крайности?
После смотра федератов Наполеон направился к 10-му линейному полку, построил его в каре и, спешившись, сам встал в центре. Кучка встревоженных офицеров теснилась вокруг него; он приказал им удалиться, оставив при себе только двух-трех адъютантов, и звонким голосом обратился к полку герцога Ангулемского с такими словами:
«Солдаты 10-го полка, вы единственные решились стрелять по трехцветному знамени, священному знамени наших побед, которое мы пронесли через все столицы. За такое преступление я должен вычеркнуть ваш номер из армейских списков и навсегда удалить вас из рядов армии. Но я хочу верить, что вас вовлекли командиры и вина за ваше недостойное поведение лежит не на вас, а на них. Я дам вам других, лучших командиров и пошлю вас в авангард. Вы будете всюду, где прозвучит хоть один выстрел, и, когда вы смоете ваш позор кровью, я верну вам ваши знамена. Надеюсь, в скором времени вы вновь будете достойны носить их».
Солдаты, которым Наполеон сказал так мало приятного, разразились неистовыми криками «Да здравствует Император!». Протягивая к нему руки, они говорили, что следовали за офицерами вынужденно; что показали свои подлинные чувства, как только освободились; что выкажут себя не хуже других солдат, куда бы их ни поставили. Никто и не думал стрелять в Наполеона, он слышал только воодушевленные возгласы и изъявления преданности. Ведь чтобы завладеть людьми и повести их к великим целям, нужно не льстить им, а обратиться с энергичными словами.
Именно так вел себя Наполеон в ту минуту и в отношении общественного духа и, дабы придать ему силы, принял решение оглашать всю правду. Если раньше он скрывал всё, то теперь он не скрывал ничего и позволял публиковать статьи из иностранных газет, где разнузданно нападали на него лично и выказывали безумную ненависть к Франции.
Теперь Франция могла ясно понять, что изгнание Бурбонов и восстановление Наполеона, вернув ей некоторые гарантии в отношении социальных принципов 1789 года и сомнения в отношении свободы, будут стоить еще и жестокого кровопролития. Между тем, французам же и надлежало поддержать то, что они допустили. Добрые граждане, которые хотели любой ценой остановить Наполеона между Каннами и Парижем, потому что думали, что при Бурбонах легче добиться свободы и сохранить мир, теперь, когда Наполеон заявил о своих благоразумных намерениях, стали думать, что нужно всячески поддержать его, дабы избавить себя от опасности и позора контрреволюции, произведенной иностранными штыками.
В то время как во Франции старались придать войне национальный характер, в Европе опасались, что такой она и сделается, и начали задумываться о своих дальнейших планах. Послания Наполеона продолжали отвергать, остановили еще одного гонца из Парижа. После ареста Флао, посланного в Вену возвестить о восстановлении Империи, Французский кабинет задумал послать нового вестника. Это был Стассар,
