Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

10 октября 2003

История про графоманов (третья)

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

Я-то признаться не ригорист и человек корыстный. Поэтому, я готов был бы получать деньги от графоманов. Например, графоман бы звонил мне и говорил:

— Знаешь, Владимир Сергеевич, я написал рассказ — сейчас я его тебе вышлю, а завтра приду в гости.

И вот он приходил бы ко мне, бренча бутылками, с окороком подмышкой. Я бы говорил ему, что думаю, (а сам, на всякий случай, поглаживал бы газовый ключ под столом), мы выпивали бы, а потом я провожал бы его, пригорюнившегося, до дверей.

Но обедаю я с друзьями, к счастью, далёкими от литературы.

10 октября 2003

История про очевидность невероятного (По следам наших выступлений)

Однажды ночью я смотрел телевизор и наблюдал, как с Гордоном и Бестужевым-Ладой беседует Капица. Культуролог Бестужев-Лада половину передачи с надрывом вещал, что он одной ногой уже в могиле, нет места ему под солнцем, вот-вот и умрёт он, вы меня слушаете, я вам говорю, нет мне перспективы в жизни, я уже отжил своё.

Я же думал о другом — самое забавное, что, по сути, Гордон — наследник Капицы. А его передача суть наследованная передача «Очевидное-невероятное». Конечно, у Капицы было много естественно-научного, а у Гордона в ночи сидят и гуманитарные учёные, но всё же у Капицы бывал Тур Хейердалу со своими папирусными лодками, бурчали археологи про всяко-разные древние цивилизации, обсуждалась там загадка «Слова о Полку…». И прочие дела. Понятно, что в «Очевидном-невероятном» моего детства не обсуждали Христа и бестселлеры — так то время было другое. Впрочем, я помню историю, про то, как его за это однажды топором саданули.

Я больше любил Капицу.

Во-первых, это была ностальгия.

Во-вторых, Капица всё же потомственный лектор, прекрасный популяризатор. Он рисовал в прямом эфире правильные графики. Говорил, что по осям, каков масштаб, а графики гостей Гордона часто напоминали кривые кислотно-щёлочного баланса из телевизионной рекламы — сине-красные, со звоном врезающиеся в ослепительный зуб. Было понятно, что Гордон честно отрабатывал название своей передачи — это была передача не про удивление очевидным и поиски невероятного, а передача про Гордона. Про то, как он разговаривает с разными людьми. Через какое-то время новый ведущий пообтесался. Видимо, он проецировал на учёных настоящих и мнимых стиль своей прошлой утренней передачи с его личными идиотами. Та передача была действующей моделью общества за стеклом, и, видимо, именно поэтому Гордон так ненавидел «За стеклом», а «За стеклом» была замечательным началом — на месяц, кажется, опередившим куда более профессионально сделанную передачу «Последний герой» — передачу такую же упырскую. В «За стеклом» была прелесть домашнего порно, за которым не столько порок сладострастия, сколько порок подглядывания.

Гордон, кажется, ненавидел «За стеклом», потому что подглядывание за морскими свинками было конкурентом его стиля телевидения.

В-третьих, Капица был учёным — не такого калибра, как его отец, но это уже не важно. Он получил хорошее образование, поэтому его беседы с другими учеными — это беседы людей, говорящих на одном языке.

Мне говорили, что «беседы» же Гордона с его гостями, да и сам подбор этих гостей (зачастую несущих околонаучную чушь или — вещающих с умным видом на всю страну устаревшие ещё в середине тридцатых взгляды), те вопросы, которые задает Гордон, напоминает беседу китайца с голландцем без переводчика. Гордон не может оценить качество информации, которую ему преподносят. Это «удовлетворение собственного любопытства» — за счет телевидения. Лучше уж никакой информации, чем такая — не сортированная по принципу качества.

На что я отвечал, что Гордон не заменяет Капицу, он именно наследовал Капице. А наследники, всегда проматывают имение своих дядюшек.

Можно привести аналогию с врачами. Итак Капица — это врач-традиционалист, а Гордон — врач модный (хотя, не обязательно представитель знахарской практики).

13 октября 2003

История про невероятность очевидного. (По следам наших выступлений)

В научной традиции есть некая традиция описания — верификация, предварительная апробация и многое другое, что греет мне душу. Эти традиции — тонкая, часто рвущаяся мембрана, но это единственное, что удерживает научное мировоззрение и здравый смыл от спекуляции.

К тому же, если вещь не может быть изложена на понятном языке, то что-то с ней не чисто. Нет, речь идёт не о полной и универсальной доходчивости, а он определённых приближениях. И, если человек говорит с непрофессионалами, и, в обычной речи, скажем, вместо слова «эпизодически» норовит сказать «спорадически», меня это настораживает. Особенно меня веселит в этом смысле птичий язык современного литературоведения и культурологии.

Я видел разных физиков у Гордона, такими же различными были и лирики. Впрочем, больше тех, что косноязычны, да ещё они оказывались летними дураками. Сразу, кстати, видно, когда человек с умным видом несёт чушь. Как писал, кажется, Ильф — все бездарные писатели пишут одинаково. И даже — одним почерком. И ясно, что есть много учёных, которые могут быть лекторами, а есть интересные учёные, которые говорят плохо.

Но сидят перед экранами, скажем, инженеры, программисты, домохозяйки с неоконченным высшим и хронической бессонницей… И глотают — всё подряд. Как сказал другой непредвзятый человек: «Если то, что глотали у Капицы — было качественно приготовленным питательным, но немного пресным бульоном, то блюдо Гордона — это весьма сомнительный крюшон: то рыбная косточка попадется, то свиной хрящик, то — спелая дыня… Невкусно».

Понятно, что в «Очевидном-невероятном» тоже хватало спекулятивных гостей-упырей — то у них тарелки подлые летали, то руины, извините, говорили. Но материалистическая цивилизация не упивалась этим, по крайней мере, на виду.

Просто, топая сапогами, пришла демократия,