Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

себе время для отдыха и лечения калек, а потом, приободрившись, отправился и дальше, досадуя и пеняя на строптивых чукчей; командир был зол, он вообще отличался злопамятностью нрава, потому, встретив на дороге чукчанский острожек о восьми шатрах, скомандовал истребить до корня не успевших к защите иноверцев, – чукчи были перебиты, а шатры их – преданы огню; спустя месяц тойон северо-восточного моря Наихню сговорился с тойоном восточного моря Хыпаю́, и пошли оба-два на Павлуцкого, желая истребить его; отряд капитана был с ходу атакован в марше, причём Наихню ударил с фронта, а Хыпаю – зашёл команде в тыл: бились целый день и держали огнём противоположные фронты, – хоть и неповоротливы фузеи, а всё ж более дерзки, чем доисторические луки; Павлуцкий во весь бой оглашал главную команду и непререкаемый приказ: не пускать чукчу до боя рукомесного, в коем он редкий дока и умелец, а только пожигать его огнём да с пушечки палить, вот казаки и поставили аргышные санки в круговой барьер и два раза́ дали оттуда по врагу, словом, ввечеру чукчи бежали, потеряв в бою до трёх сотен человек, а пленных, к слову сказать, Павлуцкий сумел захватить человека полтора, потому что в этом случае, как, впрочем, и в иных, припоминая при конце баталии о запасе своих душ, чукчи с одною из них – самой бросовой – споро расставались, убивая себя даже и без ропота; полутора захваченных пленных оказалось, однако, более чем нужно – под пытками выдали они оленье стадо, и казакам досталось аж сорок тысяч отменных животин… к новой баталии Павлуцкий явился спустя недели три, и произошла она у чёрной скалы Сердце-Камень, поставленной северными духами на перепутье меж Ковымским и Анадырским морями, только поперву чукчи согласились вдруг с ясаком и позвали русских в стойбище под предлогом платы; сам Павлуцкий не пошёл, а послал сотника Бориску… этот сотник, согласно архивным разысканиям дяди Богдана, имел родственные связи с моей собственной семьёй – через дедушку Иосифа и всех его братьев и сестёр, что и было доказано в своё время бумагами Средне-Колымского архива, – брат сотника, как помним мы, погиб, и только сам он, то есть Бориска, о ту пору оставался ещё корнем продлившейся далее почти на триста лет фамилии, – в Анадырске, до похода, он успел жениться и прижить с женою сына, названного Константином, а жена звала сынка – Кастусь… итак, сотник Бориска, взяв с собою небольшой отряд, поехал на нартах гостевать у чукчей, но в стойбище на него сразу и напали, полагая истребить, – то была замануха, капкан, и надо было выбираться; Бориска со товарищи еле отбились от ножей и вырвались из стойбища с малыми потерями, ведь в огневом бою им было подручнее сражаться, а они ради того и хлопотали: вне стойбища фузеи вступили в спор со стрелами, и через короткое время подоспел ещё Павлуцкий, – бились до вечера и побеждали сначала одни, потом другие; русские было взяли верх и готовились окончательно атаковать становище, да чукчи применили потайную силу, от которой казачки хоть и побежали, но в иную сторону: фузеи всё ухали без передышки, и победа, казалось, была уже близка, как вдруг из-за чукчанских укреплений выскочили какие-то сатанинские рожи с торчащими из-под носов клыками, – потрясая копьями, кинулись они вперёд и обратили русских в бегство, однако потом казаки застыдились, опомнились и вернулись на позиции, а вернувшись, уж и потеснили чукчей, но люди с клыками всё ярились, плевались и метали копья, – пришлось их поубавить, и только потом Павлуцкий дознался, что то были эскимосы из племени моржей, – чукчи призвали их в союз, несмотря на то что издавна с ними воевали… вид эти эскимосы имели устрашающий благодаря моржовым клыкам, которыми протыкали себе губы, закрепляя клыки на собственных зубах; словом, и в третьей баталии капитан показал чукчам всю силу русского оружия, снова разорив стойбище, угнав оленей и захватив в плен на этот раз двух с половиной иноверцев; после этого Павлуцкий взял себе новую задачу: выследить и пленить без боя с десяток сильных чукчей, чтобы посредством этих аманатов склонить немирный народец к выплате ясака, однако и здесь не преуспел – чукчи плевать хотели на родичей своих, и угроза убийства никого из них даже не пугала… шесть душ! одну потеряешь, пять пребудут, Павлуцкий же этого не знал, полагая спасение сродственников у чукчей делом чести, а у них всё было наособицу, да так, что православному человеку не понять: смерть они презирали, надеясь, как нам уже известно, сменить земную жизнь на Бесконечное пространство предков, потому отношение к земному бытию было у них хуже, чем к смерти, ибо смерть есть рай, блаженство и новые возможности, а жизнь – только борьба за еду, тепло и пребывание на войнах; тут к месту будут ещё и такие удивительные факты: чукчи практиковали добровольный уход с неприютной заснеженной земли, особенно тогда, когда жизнь становилась им уж очень в тягость, – во время болезни, сильной боли или по достижении преклонных лет, в этих случаях чукча просил близкого родственника, друга, а бывало, и соседа отправить его в дальнюю дорогу – к предкам, и родственник, друг или сосед, вовсе не противясь, исполнял его просьбу – били ножами или душили чаутами, то есть арканами; сын мог убить отца, жена – мужа и даже мать – единственного сына; такова была их слепая вера; и вот, захватив-таки аманатов, капитан сказал: да будет известно тойонам Наихню, Хыпаю и прочим князцам во всей Чукотке, что аманаты станут убиты по истечении семи дён, ежели ясак не будет даден да ежели людишки чукчанские не станут по́д руку империи, дав присягу на верность Её Величеству Государыне Императрице, но чукчи, как и было сказано, чихать хотели на этот ultimatum, пробормотали в сторону русских какие-то проклятия, да и ушли в снежные просторы; аманатов, стало быть, казаки перерезали, досадуя на упрямых иноверцев, и ничего по большому счёту в сей кампании и не достигли, потому что вышло как-то из пушки по воробьям: сколь денег по́ ветру пустили, сколь душ православных потеряли, сколь сил стратили: гнали семьсот упряжек, надрывались под оружием, амуницией и шкарбом, замерзали, как цуцики, на тридцатиградусном морозе, а летом болели лихорадкою в болотах тундры, и что? чукчей же не покорили, островов новых не сыскали, реки и побережье не разведали… только непокорных людишек почём зря порубали да пожгли… сомнительная слава нашим первым проходцам! нужды нет, по крайней мере, пришло у них наконец к уму, что привесть чукоч в подданство не можно, потому как нету среди них святого: дети отступают от отцов, отцы же – от детей… и с этим пониманием поутихли на ближайшие полтора десятилетия; чукчи, впрочем, как раз не хотели утихать и ушли от прямых столкновений в партизанские позиции, – тут им и карты в руки, ибо они есть и были партизаны от природы, наученные сызмальства воевать среди снегов, – они даже детишек специально готовили для партизанства, и те делались будто звери в тундре: подкрадётся отец к мальчишке потихоньку да и ткнёт его исподтишка раскалённой на костре стрелой… сотворит такое два-три раза, и пацан реагирует уже на малейший шорох и на дуновенье ветерка… а потом отец посылает сына в тундру за какой-нибудь одному ему ведомой нуждой и целится ему в спину костяной стрелой, – успеет малой отпрыгнуть в сторону, будет партизан, не успеет – туда ему и дорога, не выдержал экзамен… так вот, активные военные действия утихли, и русские ушли в заплоты, чукчи же напротив: то казённых оленей под Анадырском угонят, то служилых людишек по острогам посекут, то ясачных коряков в плен возьмут, – долгонько озоровали – до тех пор, пока в Петербурге не сказали, грозно насупившись, – доколе? и тут уж последовал указ: на оных немирных чюкоч военною оружейною рукою наступить и искоренить вовсе! и Павлуцкий, который к тому времени уже носил майора, вспомнив былую славу, снова отправился в поход, сражался, истреблял стойбища и отдельные яранги, потому что чукчи в тот год сильно разошлись и творили в отместку разные бесчинства, грабили, убивали и как раз напали на коряков; а коряки, как данники империи, пришли с жалобой к Павлуцкому: так, мол, и так, заступись, милый человек! проклятые чукчи угнали табуны и увели в плен женщин, – лучших женщин, молодых, сильных, полных