Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

молока, и майор, покинув Анадырский острог, вышел в озлоблении на чукчей, которые, не теряя времени, уходили от погони; выйдя из острога, Павлуцкий сделал два отряда: впереди шла казачья сотня с присовокуплением коряков, далее – ещё две сотни, вооружённые ружьями и пушкой, эти сотни под командою Котковского в пути сильно поотстали, и Павлуцкий шёл вперёд вовсе без защиты тыла; через два дня дороги явился он при устье Орловой, и тут казаки заметили врага: чукчей было не меньше семи сотен и они стояли на горе, поглядывая с высоты на воинство майора; тут Павлуцкий стал и скомандовал совет, желая мнений сотоварищей… вышел сотник Кривошапкин и сказал: атаковать! ждать Котковского не можно, ибо чукчи, пока суд да дело, могут разойтись, бегай потом для них по тундре! – однако они всемеро против нашего, – возразил майор, – нужды нет, – упрямился сотник, – побьём их из фузей! – нет, братцы, – вступил в этом месте другой сотник, известный нам Бориска, – надобно ставить вагенбург да ждать Котковского, нам одним эту баталию не сдюжить; Павлуцкий подумал и скомандовал-таки вагенбург, то есть укрепление – выставив нарты на попа́, обвязали их ремнями, навалили льда, осмотрели результат, отдышались, и майор, не желая упустить викторию, выстроил служилых, – тут приметил он, что огневая линия больно велика, и решил ближе явиться к неприятелю, – по команде прошли казаки вперёд вёрст семь-восемь, стали на позиции и принялись палить, а чукчи, быстро ответив градом стрел, ринулись с горы и, не дав врагу перезарядить фузеи, ступили врукопашную, в коей равных им по всей Чукотке было не сыскать; бой стал на копьях, и копьём каждый чукча владел, будучи сызмальства научен, преискусно, – казаки, однако, и солдаты тоже ведь не лыком шиты, умели отвечать и свои копья пустили тоже в дело, бились яростно, и Павлуцкий сражался впереди, – он был отчаянный вояка, да числом чукчи были велики и начали теснить, – там казак упал, убитый чукчанским ножом, там служилый свалился, сжимая руками вспоротый живот, и коряк в шаге от майора рухнул в снег, клокоча взрезанною глоткой… тут часть чукчей отделилась и двинулась в обход флангов, надеясь войти во вражий тыл и взять русских в плотное кольцо, но Бориска встал грудью, и товарищи пришли ему на помощь, благодаря чему левый фланг и устоял, но правый в тот же миг и дрогнул… фузеи да ружья были уж без пользы, а ножами против копий мало навоюешь, вот ребята пали духом, уставши, и тут чукчи стали их теснить, – первыми поворотили спины союзники, коряки, а потом уж ринулись служилые с казаками; Кривошапкин рубился из последних сил, и дымящаяся кровь текла из-под его мохнатой шапки, сотник Бориска не имел времени бежать, отбиваясь разом от ватаги чукчей, и уже прозревал свою погибель, но тут в гущу битвы посреди взвихренного снега влетели грохочущие нарты и кто-то толкнул сотника вперёд… он рухнул в нарты на мёрзлую солому и почувствовал, как олени в бешенстве ринулись вперёд… через силу он открыл глаза, взглянул и увидел упавшего майора… чукчи склонились над ним, пытаясь зарезать, но кольчуга и железный шлем мешали им… он ещё сопротивлялся и махал руками, пытаясь отвести ножи, обе ладони его кровоточили, изрезанные острою моржовой костью, и тогда чукчи поднялись и стали копьями колоть его, да снова без успеха – кольчужка крепкая была, – так мотали его в окровавленном снегу до тех пор, покуда не свили чаутами, тут один чукча примерился, изловчился и вонзил ему копьё под самый подбородок, аккурат под край кольчужки, – Павлуцкий всхрапнул судорожно и затих… слушать надо было сотника Бориску, предлагавшего ждать всё же подкрепления, – был бы Котковский под рукой, так не получили бы чукчи ни хре́на, ни морковки… а зачем ушли далеко от вагенбурга?.. а зачем не согнали врага с горки, дав ему преимущество верхов? кто ответит теперь? и майор даже не ответит… тело его разрубили на куски, высушили и раздали по родам, – это были такие обереги, которых чукчанские духи боялись пуще всех шаманов, проживавших на северо-востоке, ибо страшнее майора не было звания в Чукотке; каждое стойбище с тех пор имело эти мощи, а головою его владел один тойон, богатый и влиятельный, которому сушёная голова много ещё добавила могущества, возвысив его среди родов; он же владел и кольчугою майора, которую в знак вечной дружбы, а может, и вечного предостережения подарил в 1870-м колымскому исправнику барону Майделю, – эту северную готику от корней знал и дядя Богдан, сообщая Марикову все свои опаски, а Миша на него рукой махал, – брось, дескать, эти побасенки! и того не думал, что чукчанские духи всё припоминают, складывая грехи пришлых в специальную колоду; вот ради примера убивание врагов – грех это иль не грех? – Мариков считал, что нет, и потому совсем равнодушно командовал расстрелом: поднял руку и бодро скомандовал: гото-о-о-всь! – расстрельная команда, очнувшись, нехотя вскинула винтовки, и… пли! – снисходительно сказал Миша, резко опустив руку… грохнули выстрелы, враги упали в снег, а над волглыми шинелями расстрельщиков поднялись и быстро растаяли сизые дымки… это был триумф, апофеоз победы, да только чукотский ревком мало простоял, фундамент, знать, оказался гниловат, вот и продержались ревкомовцы до конца только января, всего сроку стало им едва с месяц, в течение которого белые гвардейцы, ушедшие вовремя в подполье, взяли куражу да и вышли, загнав красный актив силою оружия в плохо защищённое здание ревкома, но то было уже несколько спустя, а сначала, постреляв врагов, Мариков и Берзинь отбили начальству Камчатки глумливую телеграмму: согласно пожеланиям колчаковской администрации вводим в области положение осады и, руководствуясь советами ваших благородиев, повсеместно используем ради защиты завоеваний революции высшую меру социальной защиты, которая, будучи применена вскорости в том числе и к вам, покажет всем трудящимся северо-востока гуманность и справедливость нашей власти, стирающей с лица земли всю нечисть и все тошнотворные её следы, – посему ваше время – не за горами, и вы уж торопитесь жить… выказав таким образом своё пренебрежение к Камчатке, ревком начал энергично действовать: национализировал все окрестные рыбалки, экспроприировал экспроприаторов, то есть, проще говоря, ограбил грабителей и послал своих эмиссаров в соседние сёла, сделав, таким образом, движения крайне нелепые с точки зрения здравого смысла, а правильные и логичные – не сделав; был в ревкоме некий Фесенко, моторист, его звали керосинный человек, так он оказался поумнее прочих, предложив, во-первых, конфисковать всё оружие в уезде, во-вторых, – национализировать горюче-смазочные матерьялы – до дна, то есть вообще под ноль; оно же ясно: рыбалки отобрали, а толку – чуть, потому что как рыбачить, ежели не с чем выйти в море? – бензина, керосина и солярки нет, и солидола нет, – много ль нарыбачишь? ну и с оружием понятно… а Мариков рукой махнул, экий же беспечный, – ему разве до оружия, когда его навьи чары оплели? ей-богу, он был словно олень перед течной оленихой, и слухи о них разные ходили, вот прямо один другого краше – о нём и о его Елене: будто бы он её насильно взял и перстень золотой с руки сорвал, но когда говорят архивные бумаги, сплетни умолкают… хотя какие, казалось бы, бумаги и откуда им взяться вообще? в Ново-Мариинске бумага на вес золота была, а всё же, всё же… этнографические документы дяди Богдана с девяностых годов, – само собой, девятнадцатого века – хранились в Академии наук, записки же его начала двадцатых, то есть в том числе – времени ревкома, разумеется, пропали, точнее, никто и не знал, что эти записки существуют, я же всегда верил, что точно существуют, лежат и ждут где-то своего часа, потому что надо было знать дядю Богдана, который во всю жизнь свою ежевечерне заносил в экспедиционный блокнотик события минувших дней, не говоря уж о чисто научных материалах – наблюдениях, заметках и фольклорных текстах, – так все эти записи в годы перестройки и сыскались; после гибели дяди Богдана бумаги его попали в губернский архив и хранились сначала в здании Градо-Якутского Богородицкого храма, а потом – в Спасском монастыре, однако фонды