Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Теперь надо рассказать, отчего зашёл разговор о коричневых пуговках. Дело в том, что в вечной грызне иня и яня, и зажёвывания парных хвостов нет ничего нового. То китяка поборет слоняку, то китяка, наоборот, одолеет слоняку. То выплывет на поверхность культура-1, то её сменит культура-2.

Сейчас как раз происходит возврат к ценностям структуры, поскольку ценность разнообразия и неупорядоченности несколько обесценилась в общественном сознании. Одним из первых звоночков в этом был известный фильм Дыховичного «Прорва» в 1993-ем. Культура-new начинает эксплуатировать и стиль культуры-old, питаться им и зарабатывать на нём. В фильме Дыховичного, кстати, бело-золотой имперский стиль сороковых годов мешался с серо-зелёным стилем лет Большого Террора. Это очень интересные фазы эстетики — «до войны» и «после войны».

Понятно, что в прошлом веке все эти переходы тщательно фиксировались в литературе. Отсюда и история про коричневую пуговку.

Помимо страшного и гениального рассказа Аркадия Гайдара про девочку Марусю, существовал целый корпус историй о пограничниках. Среди них было довольно известное стихотворение Сергея Михалкова (Я его дам под катом, как и песню про «Коричневую пуговку»). «Коричневая пуговка» — это как раз вариант того, как совмещается Гайдар с его Марусей и Барабанщиком и Михалков с групповым детским героизмом.

Сергей Михалков:

В глухую ночь, в холодный мрак

Посланцем белых банд

Переходил границу враг —

Шпион и диверсант.

Он тихо полз на животе,

Он раздвигал кусты,

Он шёл наощупь в темноте

И обошёл посты.

По свежевыпавшей росе

Некошеной травой

Он вышел утром на шоссе

Тропинкой полевой.

И в тот же самый ранний час

Из ближнего села

Учится в школу, в пятый класс

Детей ватага шла.

Шли десять мальчиков гуськом

По утренней росе,

И каждый был учеником,

И Ворошиловским стрелком,

И жили рядом все.

Они спешили на урок,

Но тут случилось так:

На перекрёстке двух дорог

Им повстречался враг.

— Я сбился, кажется, с пути

И не туда свернул!

Никто из наших десяти

И глазом не сморгнул.

— Я вам дорогу покажу! —

Сказал тогда один.

Другой сказал:- я провожу.

Пойдёмте, гражданин.

Стоит начальник молодой,

Стоит в дверях конвой,

И человек стоит чужой,

Мы знаем, кто такой.

Есть в приграничной полосе

Неписанный закон:

Мы знаем всё, мы знаем всех:

Кто я, кто ты, кто он.

Неизвестный автор:

Коричневая пуговка

Лежала на дороге

И грелась на дороге

В коричневой пыли.

Но вот по той дороге

Прошли босые ноги

Босые, загорелые

Протопали-прошли

Ребята шли гурьбою

Из дальнего поселка

Последним шел Алешка

И больше всех пылил.

Случайно иль нарочно,

Того не знаю точно,

На пуговку, на пуговку

Алешка наступил.

А пуговка — не наша!

Вскричали все ребята

И буквы не по-русски

Написаны на ней!

К начальнику заставы

Бегут-спешат ребята,

К начальнику, к начальнику

Скорей, скорей, скорей

Рассказывайте точно,

Сказал начальник строго

И карту пред собою

Широкую раскрыл

Глядит в какой деревне

И на какой дороге

На маленькую пуговку

Алешка наступил

Четыре дня искали

Бойцы по всем дорогам

Четыре дня искали,

Забыв покой и сон

На пятый отыскали

Чужого незнакомца

И быстро оглядели

Его со всех сторон.

А пуговки-то нету!

У заднего кармана!

И сшиты не по-нашему

Широкие штаны.

А в глубине кармана —

Патроны от нагана

И карта укреплений

Советской стороны

Ребят тут похвалили

За храбрость и сноровку

И долго жал им руки

Суровый капитан

Ребятам подарили

Отличную винтовку,

Алешке подарили

Гремучий барабан

Вот так она хранится,

Советская граница.

И никакая сволочь

Границу не пройдет!

А пуговка хранится

В Алешкиной коллекции,

За маленькую пуговку ему

Большой почет!

Извините, если кого обидел.

21 мая 2004

История про пуговицы (II)

Есть настоящий пример того, как совмещалась эстетика "до войны" и "после войны". Это история про майора Пронина.

Первая часть историй про майора Пронина, была написана в 1939–1941 годах в том пространстве, что даже сейчас называется «до войны». Вторая часть, где была «Медная пуговица» (sic!) и «Секретное оружие» — это уже совсем иной мир, мир победившей в самой страшной войне страны, империи, раскинувшейся от горы Брокен до Камчатки, от Северного полюса до Шанхая. При этом это как бы два разных Пронина — до отсидки его автора и после. Эта отсидка с последующей ссылкой совершенно загадочна и невнятна.

Рассказы о ней самого Овалаова только запутывают дело.

А Лев Овалов был настоящим советским писателем. У него была настоящая биография советского писателя — писателя-ударника, рабочего-литкружковца, с правильной карьерой, с успехами, с таинственным лязгом костей в шкафу, с подлинной фамилией Шаповалов и происхождением «из бывших». Овалов совершил над собой обряд превращения в бастарды — он отсёк от своего исконного имени первую часть (Так, кстати, поступали часто — но, в отличие от него, не по собственному желанию — Трубецкой давал жизнь Бецкому). Написано было много, но дело в том, что из всего корпуса правильных, вполне советско-литературных книг он вошёл в историю только своим майором Прониным. Так и писали другие персонажи на окошечках первых отделов:

Первой формы будь достоин. Враг не дремлет.

Майор Пронин

А теперь уже никто не помнит, что такое «первый отдел», что за окошечко там было, и что через него выдавали, что за мистическая «форма», да ещё и «первая» имелась в виду. А вот майор Пронин остался — навечно зачислен в списки части.

Извините, если кого обидел.

21 мая 2004

История про пуговицы (II)

Кстати, оказалось, что что бы не делал Овалов, писал ли о двадцатых годах или о партийных работниках, но читатель, тряся своё сито, обнаруживал на дне лишь чекиста с повадками Ниро Вульфа.

Упоминание Ниро Вульфа