Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так началась популярность того писателя, которого мы знаем как Гари, Ажара он сделал сам. Слова Сартра о "лучшем романе про Сопротивление" — существенная заявка, потому что других просто не было.
Так вот в "Европейском воспитании" дело происходит в лесах под Вильно, потому что автор оттуда родом, он описывает польских партизан, потому что не очень хорошо знает никаких — не польских, ни французских, ни русских.
Причём это даже не "аковцы" из Армии Крайовой, а абстрактные партизаны, такие, какими они представляются интеллектуалу
Всё в "Европейском воспитании построено на ньюансах — в каждой фразе чувствуется нарождающая экзистенция. То есть это брага, из которой потом будут гнать спирт настоящего сартровского экзистенциализма. Пока партизаны думают о вечном, сочиняют стихи и книги, а так же пытаются осмыслить свою героическую борьбу.
Одного из них в итоге прорывает: «Но, в конечном счёте, это хвалёное европейское воспитание учит нас только тому, как найти в себе мужество и веские, неопровержимые доводы, чтобы убить человека, который ничего тебе не сделал». Но в итоге партизаны возвращаются к сочинению нравоучительных пьес и расходятся по землянкам.
Сейчас я пойду на кухню, чтобы выпить чего-нибудь, а потом вернусь к этому рассказу.
25 ноября 2004
История про Гари. (II)
В «Европейском воспитании» есть ещё один момент — отношение автора к русским. Россия отдельная, мифологизированная сила. Тут есть ещё одна особенность — Ромен Гари мог позволить себе взлетать с английского берега Канала. Никаких биографических препон к этому у него не было. А ведь некоторые лётчики «Нормандии-Неман» такого выбора не имели — они уже дрались со своими бывшими союзниками в 1941 году, когда англичане начали лупить колониальные силы вишистской Франции. Какой уж тут выбор? Тем более, Гари ничуть не врёт в отношении того, что такое было слово «Сталинград» для человека европейского воспитания в 1942 году. Такое впечатление, что каждый делавший выбор тогда приникал ухом к земле — как там, что Саурон с Гендальфом? И из Европы казалось, что эта битва скорее мистическая, чем реальное. Добро со Злом сошлись у реки, которая была символом России, у города с именем, что было символом СССР. Поэтому во всяком уважающем себя французском городе есть rue de Stalingrad.
Отвлекаясь от темы, заметить сказать, что военная история Франции XX века сильно прихотлива. с Первой мировой войны Франция не выиграла сама ни одной войны.
Я как-то ходил по военному музею в Париже, ходил я по наполеоновским залам, мимо орлов и ружей, киверов и шашек, сохранённых в память того, как наши предки исправно мудохали друг друга. Итак, всё время и почти во всех войнах французская армия (не отдельные французы) получали на орехи. И не с 1871, и не с кампании 1812.
При том нация чрезвычайно гордится этой армией. У нас всё по-другому. Как только наступает година народной войны, как нам наваляют, так начинают звать:
— Э-ээ, братья и сёстры, э, сучий потрох, дворянское племя, э-ээ, мужики безлошадные — пора!.. И ложатся тогда скорбно университетские профессора под танковые гусеницы, и травятся вчерашние гимназисты газами, и скидает с телег своё барахло Наташа Ростова. В общем, и мёртвые в крестах и нашивках тоже — потому как беда.
А у французов, которым после поражений помогает всё мировое сообщество — иначе. Бревно каждый раз перетягивают — как на субботнике. И вот, когда бревно перетащено, и все сидят, устало перекуривая, тогда всякий раз участников незаметно становится гораздо больше.
И выступает гордо в итоге Франция всякий раз вместе с равноправным сообществом победителей. Радость и гордость переполняют всех.
А нам гордиться нечем. Скулы от этого сводит.
Создаётся впечатление, что правильная нация распоряжается своими гражданами, как рачительный крестьянин сыновьями — одного на службу герцогу-поработителю, среднего — в борозду, дом держать, а меньшому лук со стрелами — и в лес.
Мне важно не обидеть никого из франкофонов и франкофилов. В наше время нельзя, конечно, говорить о нации вообще. Вообще ничего не бывает. Руин в стране нет, французы резво ловят сбитых английских лётчиков, заводы работают на Германию, де Голля поддерживает только 13 полубригада иностранного легиона, состоящая из 600 испанских добровольцев, а в «моторизованной колонне» Леклерка образца 1941 года только два бронеавтомобиля.
И вдруг — бац! — в Сопротивлении числится 300.000 человек, французы радостно бреют наголо своих соотечественниц, имевших неосторожность переспать с немцами, и водят их по улицам городов. У Франции — оккупационная зона и сектор в Берлине. Она — держава-освободительница.
Да и хер бы с ним, не жалко. Никто не хочет очернить французов, нужно только разобраться с тем обывательским впечатлением, которое иногда оставляет история XX века. И отчасти можно разобраться с этой психологией с помощью романа «Европейское воспитание».
25 ноября 2004
История про Гари. (III)
Так вот, разбираться с этим начал ещё Сартр. И вдруг оказалось, что прелюдией к его известной пьесе про маки служит текст Гари. У Гари поляки-партизаны говорят с богатым поляком. И он объясняет:
«Польский крестьянин не на твоей, а на моей стороне. Что вы для него сделали? Ничего. Ваши геройства стоят ему расстрелов, отобранных урожаев, стёртых с лица земли деревень. И если ему удаётся сохранить немного зерна или картошки, это лишь благодаря мне, а не вам. Потому что я не взрываю мостов: я просто слежу за тем, чтобы мои крестьяне не умерли с голоду. Я встал между ними и немцами, я забочусь о том, чтобы они не голодали и чтобы их не угоняли на запад как паршивый скот. У поляков не
