Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

антиквар и редкий знаток старины, на полном серьёзе уверял тётю Софию, что кольцо ни больше ни меньше времён Гедимина, а может, и сам князь владел им или некто из его семьи; однажды Агнешка, играясь, схватила кольцо, свисавшее с материнской шеи, и оно изменило цвет; сначала это осталось без внимания, потому что никто не заметил смены цвета, но спустя время Анджей сказал, что кольцо как-то играет, его сняли с нитки и понесли пану Шломо, лавка которого была на Базарной площади возле синагоги; пан Шломо долго рассматривал кольцо в лупу, цокал языком, хмыкал и сказал наконец: оно золотое! – бронзовое, сказал Анджей, вы сами уверяли! – пан Шломо вынул из недр своего стола большой магнит и приложил к кольцу: видите? спросил он, – так ведь и бронза не магнитит, парировал Анджей, – до́бра, сказал пан Шломо, и достал склянку с уксусом, – после двух минут в уксусе кольцо продолжало играть, – не убеждает, сказал Анджей, – до́бра, снова сказал пан Шломо, роясь в своём столе, – я таки докажу вам, – и вытащил невзрачный цилиндр, – ляпис, торжественно объявил он и провёл цилиндриком по кольцу, – и что? спросил Анджей, – не реагирует, сказал пан Шломо и картинно развёл руки в стороны, – вашему здоровьичку, сказал Анджей, взял кольцо, кивнул тёте Софии, и они вышли на площадь; любой немагнитный металл превращался в руках девочки в злато, и Анджей нарочно скупал бронзу, латунь и всё такое ради безумного гешефта, дававшего новые тайные возможности, но… тётя София боялась золота, зная его коварную силу, и, когда ребёнок болел, думала: золото тянет из ребёнка жизнь, и это спустя годы стало очевидным, но до смерти Агнешки и даже до рождения её была у тёти Софии история, способная всякому атеисту сообщить много пользы, передав редкий опыт понимания смерти не как окончания сущего, а как начала вечного взаимодействия с будущим и пролога общения с потомками: тётя София решила стать медиком и в восемьдесят шестом девятнадцати лет поступила в Московский университет; спустя два года стала она ученицей Клейна, который был ординарным профессором кафедры паталогической анатомии; Иван Фёдорович научил её любить мертвецов, потому что мертвец есть непостижимая тайна, требующая, безусловно, разгадки, и, когда впервые в прозекторской увидела она на мраморе секционного стола разъятое женское тело, с ней случился почти припадок, – с тех пор всегда, находясь в секционной, испытывала она экстатическое чувство причастности к загадочному миру мёртвых, которые – она знала точно – рано или поздно воскреснут, ибо помнила она слова от века: истинно говорю вам: грядёт время, и настало уже, когда мёртвые услышат глас Сына Божия, оживут и изыдут, творившие добро – в воскресение жизни, творившие зло – в воскресение осуждения; внутренний мир человека – в прямом смысле выражения – восхищал её своей удивительной сутью – гармонией, порядком и божественной красотой, ей хотелось вернуть сие чудо к жизни, – и она пыталась сделать это посредством наложения рук, но… знаний было катастрофически мало, и она часами говорила с учителем, который уверял её, что воскрешение невозможно, ибо плоть конечна и разрушение белка есть необратимый процесс; в это время на Девичьем поле строился Клинический городок, а в нём – здание Патологоанатомического института; Иван Фёдорович звал её по завершеньи учёбы к себе – в качестве ассистента, но она, пытаясь понять правила воскрешения мёртвых и не понимая их, думала учиться дальше, что привело её в Берлин, где она застала ещё гениального Вирхова, сильно повлиявшего на её осознание натуры, а главное, давшего ей истинное понимание жизни согласно знаменитому тезису omnis cellula e cellula, то есть «клетка происходит от клетки»; сначала она подробно изучила воззрения древних, чтобы понимать движение мысли от века к веку, – может быть, думала она, в их открытиях, предположениях, догадках есть рациональные зёрна, и с упрямством неофита пыталась сыскать их, но логика пионеров науки страдала такими изъянами, какие просто не вписывались в естественно-научные представления конца девятнадцатого века; Фалес Милетский, к примеру, полагал: явлению жизни способствуют атомы огня во взаимодействии с землёй, Эмпедокл уверял, будто рождение живых организмов происходит в речном иле благодаря подземным миграциям тепла, Платон в свою очередь убеждал современников в духовном происхождении материи, то есть неживая материя, по его мнению, становилась живой, как только сходил на неё горний дух… что за дух, откуда сходил и какова вообще природа его, Платон не объяснял; Аристотель меж тем поддерживал идеи Платона, но тётя София при всём уважении к обоим не могла слепо довериться авторитетам; так же категорично отвергла она и учение Блаженного Августина, который подводил под свою теорию религиозную базу; находясь в полной растерянности, тётя София пыталась нащупать твёрдую научную почву, но тут Вирхов, подливая масла в огонь, посоветовал ей критически осмыслить хоть Парацельса, дабы убедиться в полной несостоятельности великого медика в вопросах зарождения жизни, – Парацельс и вовсе нёс какой-то околонаучный бред, граничивший со средневековым мракобесием: возьми, дескать, говорил Парацельс, известную человеческую жидкость, то есть сперму, и помести её в закрытую тыкву на семь суток, после чего храни сорок недель в лошадином желудке, добавляя каждый день крови; результат, уверял Парацельс, будет налицо: по истечении срока явится живой ребёнок, имеющий все члены, – как дитя, рождённое женщиной, но весьма маленького роста; тётя София в отчаянии обращалась к учителю, но тот лишь издевательски хмыкал, отсылая её в новый поиск; в конце концов Вирхов ознакомил её с трудами Спалланцани и посоветовал уделить пристальное внимание работам здравствующего в Париже Пастера, после чего тётя София пришла к мысли, что воскрешение человечества возможно – пока в теории, но и практических результатов, думала она, когда-нибудь удастся достичь; она и достигла, но это было годы спустя, уже после рождения Агнешки, а до этих событий, задолго до них, она шла быстро-быстро по Виленской и даже бежала, потому что весенний день переполнял её, и счастье переполняло, и предчувствие грядущего, она бежала по Виленской от «Гранд-отеля» Беньямина Ландо и думала о любви, предчувствуя любовь, ведь любовь должна была явиться ей, как мечталось, в образе стройного военного, – молодого, красивого и в романтическом смысле безупречного, она и явилась, то есть любовь, а было в ту пору тёте Софии восемнадцать лет; её избранник, носивший имя Анджей, был именно строен, красив и романтически прекрасен, но – не молод! и было ему тогда, пожалуй, за сорок; родом он был из Брест-Литовска и принадлежал к шляхетской фамилии; отец его избирался в свой час уездным предводителем дворянства, благодаря чему мог влиять на местное сообщество и умягчать по мере сил своих нравы земляков, воспламенившихся в 1831-м; с началом пожара многие горячие головы решительно стали сбираться в Беловежскую пущу и даже брали оружие, предполагая сражаться с русскими за новое возрождение Речи Посполитой; благодаря страстным речам осторожного предводителя дворянства потенциальные инсургенты оставались вполне мирными обывателями, сберегая жизни свои и ближайших родных; предводитель же дворянства был богатым отцом, вдовым и не желавшим наново жениться, родителем пяти сынов, которые получали образование в усадьбе: наставником служил у них ксёндз Мастюк из Вильно, тайный убийца и бандит, ливший русскую кровь ещё под штандартами Наполеона; русские были для него враги, сломавшие границы прежней Польши, и вот спустя два десятилетия от начала войны двенадцатого года он вновь взялся за оружие и в самой гуще первого восстания изрядно наломал дров, но минули года, он поучился в семинарии, образовался, получил рекомендации и стал репетировать подростков, – так и попал в семью брестского предводителя дворянства, где давал детям закон Божий, историю Польши, польский язык и арифметику, – он, впрочем, не был охоч до наук, зато был предерзок в отношении прекрасных дам, кои хлопотали в поместье предводителя, – на кухне, в комнатах, а также в саду, парке, в конюшнях и на псарне, – как ловко задирал он время от времени сутану, не видел предводитель, но хорошо видел Анджей, любивший следить за проказами ксёндза; тот отличал ещё и хозяйское винцо: скрадётся между уроками в буфетную,