Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

он крепок, могуч, так для чего же смерть? ведь человек сам может улучшать себя и свой мир! к чему эволюция? мы не должны умирать! время – не критерий жизни, и ведь его нет… дайте мне пощупать время, – и Вирхов энергично потёр пальцы о пальцы, словно призывая тётю Софию показать деньги, – где это время? не вижу его, не слышу, не ощущаю… смена времён года – астрономическое явление, старение – физиологическое, так где же время? – обновление человеческого организма может продолжаться вечно, для этого нужно понять механизмы обновления клеток, – ежели клетки будут делиться бесконечно, то человек станет бессмертным… а воскрешение… нет, оставьте эти затеи! – но тётя София была упряма и не хотела оставить эти затеи, тем более что жизнь вскоре дала ей направление, подсунув мимоходом убитую собачонку, щенка, которого она подобрала на улице; причину смерти щенка было не понять, но в шерсти его засохла кровь, значит, решила тётя София, был удар; тельце животного ещё не остыло, и тётя София, укутав щенка шалью, быстро пошла домой, положила его, ощупала и решила действовать: взяв собачонку за ноги, подняла и слегка хлопнула рукой, – так, как это делают акушерки, чтобы заставить младенца орать, но щенок не проявил жизни, продолжая безвольно висеть головою вниз; из кухни явился Анджей и, цокнув языком, взялся́ помогать, но тётя София, не глядя на него, качнула рукой и осторожно спустила щенка на пол; он лежал, протянувшись, и то было мёртвое тело, но тётя София, став на колени, сделала наложение рук: протянула ладони и медленно стала перемещать их вдоль собачьего тела… у шеи почувствовала она едва уловимое тепло, напрягшись, тётя София остановилась, но тепло ушло, она двинулась дальше и успела заметить, как между ладонями и головой щенка в доли мгновения мелькнула золотая искра! она сдвинула руки к шее и снова ощутила с трудом осязаемое тепло жизни… ещё усилие, ещё! и тётя София почувствовала, как что-то сместилось внутри неё, будто бы душа, скрежетнув, сделала оборот и стала в аккурат супротив мира… веки щенка дрогнули, и он открыл один глаз! глаз так поразил тётю Софию, что она, застыв в изумлении, долго ещё не могла очнуться, – чёрный зрачок внутри жёлто-коричневой радужки просто гипнотизировал её, и она с ужасом вглядывалась в эту мистическую бездну; щенок между тем открыл второй глаз, пошевелил головой и попытался встать, – тётя София помогла ему, и он, покачиваясь на слабых лапах, с трудом утвердился, но почти сразу и лёг, не в силах вынести бремя судьбы; со временем он окреп, и жизненные дерзновения его так были велики, что он пытался даже проникнуть иной раз в прозекторскую, где работали тётя София с Вирховом, его не пускали, он лез, его снова не пускали, он снова лез, и в итоге настырный пёс находил компромисс: его оставляли в покое у входной двери, где он смирно и в полном сознании чувства собственного достоинства ожидал хозяйку, чтобы по окончании работы сопроводить домой; в девяносто девятом, уезжая в Лиду, тётя София оставила пса Вирхову, и ещё три года, до самой смерти профессора, собачий феномен жил при нём, а когда его попечитель покинул мир, – последовал за ним – в буквальном смысле, – переселившись на могилу Вирхова в берлинском Шёнеберге, пёс две недели сидел, охраняя земляной холм, потом лежал, уже обессиленный, а потом и умер, оставив по себе память, едва не сгубившую мою наивную, доверчивую и простодушную тётю Софию, которая думала, что нашла единственно верный протокол воскрешения – в волховании и эманации духа, но гипотеза та не могла стать универсальной, ведь парадокс воскрешения бездомного пса был только случайным опытом конкретного человека, хотя и естествоиспытателя, но всё-таки человека, скованного религиозными догмами, – трудно было тёте Софии примирить в себе позиции католички, хоть и обращённой, и – богоборца, укротителя натуры, беззастенчиво посягающего на исключительные права Господа; тем не менее спустя семь лет она дерзнула повторить свой еретический опыт: когда её баснословная дочь, та самая, что была привезена из Хрустальной, не захотела более терпеть страшный мир и, зачахнув, сгорела в течение трёх дней, – в миг смерти её накопленное семьёй тайное злато стало трухой и даже кольцо князя Гедимина, всю жизнь висевшее на шее тёти Софии, сошло прахом прямо на коченеющее тело Агнешки; тётя София билась в истерике, но, вспомнив давнюю победу в Берлине, наложением рук попробовала воскресить дитя: от Анджея не было никакого толку, он просто рыдал, упав на колени перед постелью дочери, а Агнешка лежала в простынях бледная и чужая, – тётя София, привычно ощупав тело, отметила апное, асистолию и отсутствие пульса на магистральных артериях… инстинкт приказал ей реанимировать, и она всё сделала согласно учебникам, понимая, однако: к истинно научному протоколу нужно бы добавить наложение рук, ибо она хорошо помнила, как возвращала к жизни убитого пса; Агнешка была мертва, вентиляция лёгких и массаж сердца не́ дали результата, и тогда тётя София подняла руки и наложила их на вселенную, – вселенная содрогнулась, сдвинувшись в пустоту, которой не было края, – звёзды сыпались в бездонную бездну, земля гудела, смыкая горы и грохоча камнями, а на равнинах текли новые реки – чайные, кофейные и кипящие молоком… тётя София же, не видя мира в безумии дерзости, сложила руки над дочкой и повела ладони вдоль недвижного тела, – оно – было – ледяным… тётя София в отчаянии думала: нет, нет, нет! и, всматриваясь в глубину остывающей плоти, видела мириады клеток, дрожащих от холода, пыталась согреть их, укрыть, заслонить от смерти, дышавшей морозом и мороком непроглядной тьмы, но ощущала лишь равнодушную силу, безжалостную, непримиримую, жёсткую, – ладони тёти Софии горели, и крайним напряжением воли пыталась она разогреть их ещё… искры трещали под пальцами, и то тут, то там вспыхивали в комнате золотые огни… руки тёти Софии остановились над грудью дочери, и вдруг… синяя жилка на шее Агнешки – дрогнула! тётя София застыла… почудилось? нет! жилка дрогнула и другой раз, а искры под руками тёти Софии сыпанули снопом… ещё усилие! тётя София кричала, не в силах вынести боль огня, гудящего в её пальцах, и видела: тепло проникает под кожу дочери, и что-то мерцает уже в глубине её тела… Анджей привстал и, пристально глядя в лицо Агнешки, жарко молился, глотая слова, путаясь в словах, захлёбываясь словами, шептал, вскрикивал, выл, вопил, и дочь услышала! превозмогая дремоту смерти, открыла глаза и с ужасом посмотрела в ладони матери, – с ладоней ссыпалось золото искр! – так тётя София второй раз доказала Вирхову свою правоту, поправ смерть и положив в копилку знаний своих бесценный опыт воскрешения человека, но мечта была у неё – воскрешение предков, восстание поколений, – глобальность замысла пугала её, но и делала бесстрашной и уверенной в своих силах; собрав в домике родителей маленькую лабораторию, она работала сутками, пытаясь найти то, что рождало искры, ту субстанцию, вещество, лекарство, дающие жизнь уже угасшей плоти, билась, как средневековый алхимик над неразрешимой задачей, понимая всё-таки: Вирхов, несмотря ни на что, прав, – гибель белка необратима, и можно ли вообще подчинить природу, заставив её плодоносить без границ? решив задачу, человечество достигнет такого прогресса, какой необходим будет для открытия иных миров, путешествий в космосе, освоенья планет, постепенного заселения пропасти мироздания… будет ли это? вряд ли! да и раз заведённый порядок Божий нельзя же пересмотреть, ведь как умирал человек, так и дальше назначено ему, стало быть, – ни прогресса, ни освоения космоса, ни переселения в иные миры, тем более что наложение рук как-то и вообще избирательно, однако ж судьба после чуда с Агнешкой вошла в колею, и дружная семья снова зажила размеренной жизнью: Анджей работал на железной дороге, в Лидском паровозном депо, отец – в кузнице на задах участка, мать хлопотала по хозяйству, а тётя София всё не бросала свою алхимию, продолжая исследования и опыты в домашней лаборатории; ребёнок рос, учился в гимназии, дедушка с бабушкой клонились к земле,