Читаем без скачивания Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Магистерша приехала на такси в половине четвертого, я видел, как она, перегнувшись через переднее сиденье, платила шоферу, а потом шла по двору к дому. Когда она вошла, стало ясно, что она посетила парикмахерскую, чего, насколько мне было известно, с ней еще ни разу в жизни не случалось.
— Я побоялась с такими деньгами ехать в автобусе, — объяснила она.
— Правильно, — сказал я.
— Это деньги из наследства, оно ведь еще не разделено, так что мне придется взять расписку.
— Это мы сделаем, — успокоил я ее.
— Я не потому, что мы тебе не доверяем, но просто деньги из общего наследства.
— Да, я все понимаю, — сказал я.
— Вообще они сначала сопротивлялись: мол, шесть тысяч — это очень дорого за картину без рамы; уж потом согласились, когда я стала настаивать.
— А что они еще говорили?
— Да они просто пока не поняли картину.
— Все-таки расскажи, что они говорили. Мне интересно узнать.
— Ну, один говорил, что нос не в ту сторону искривился, другой — что у него безумный взгляд, третьему не понравилось, что картина без рамы; а в остальном все были согласны, что получилось очень похоже. Я сказала им, что мы поженимся.
— Ну и хорошо, — сказал я.
Мы вместе поднялись в комнату отца, и на его машинке я напечатал расписку. Бумагу я нашел в ящике письменного стола; она была с водяными знаками, которые шли поперек листа; расписку пришлось переписать пару раз, пока она не стала похожа на настоящую, по крайней мере по моим представлениям. Магистерша была, кажется, не прочь заверить подпись, но я сразу пресек эти поползновения и просто расписался в нижнем углу, после чего вручил ей расписку и отобрал деньги. Я отнес их вниз и положил на кухне в шкафчик. Рядом с хлебом они смотрелись совсем неплохо, такая толстенькая пачка сотенных. Магистерша, спустившись, еще раз изучила расписку и пошла в прихожую прятать ее в сумку.
Она досидела до того времени, когда мне было пора ехать в больницу; на остановке она неумолимо дождалась моего автобуса, проследила, чтобы я сел в него, а сама поехала следом на велосипеде. В центре она отстала, и я смог пересесть на такси. Весь положенный час мы с отцом проговорили, а в четверг я отправился сначала в туристическое агентство за проездными документами, а оттуда на вокзал — купить билет и забронировать место на экспресс, идущий в пятницу утром.
В три часа я был уже дома, чистый, выбритый и при галстуке. Сразу после трех позвонила магистерша, спросила, можно ли ей приехать. Я ей разрешил, и вскоре она притащилась на своем дамском велосипеде. Я согрел чай, показал ей начатую картину и объяснил свой замысел.
— Видишь, как хорошо теперь все получается; это потому, что ты наконец стал настоящим мужчиной, — сказала она.
— Когда минует полдень жизни, приходит зрелость, — произнес я.
— Это Хеллаакоски [28] написал.
— Может быть.
— А Хеллаакоски был из Оулу, — сказала она.
— Может, и так, — ответил я.
— Вот когда ты выглядишь таким чистеньким, как сейчас... — сказала она и притянула меня к себе за шею.
Я поцеловал ее, она отпрянула и засмеялась, потом снова надвинулась на меня, стиснула изо всех сил и отпустила. Вблизи ее лицо было чудовищно длинным, раза в два длиннее моего; когда мы поцеловались, мои глаза были где-то на уровне ее ноздрей. На этот раз она отпрыгнула на почтительное расстояние и, стоя там и подняв вверх палец, наставительно проговорила:
— Наша семейная жизнь будет организована таким образом, чтобы ничто не мешало появляться детям. Ты как к этому относишься?
— Пусть появляются.
— Но ты-то выдержишь?
— Я вообще выносливый, — ответил я.
— Мы не одобряем противозачаточных средств.
— Не одобряете, и не надо.
— Ты это должен хорошенько понять.
— Я и так давно все понимаю, — сказал я.
— Ну, тогда все в порядке, — удовлетворенно произнесла она.
Мне было пора в больницу: то, что я езжу утешать больного отца, она считала правильным.
В больнице я просидел час, попрощался с отцом и вернулся домой, где сложил свой багаж. На следующий день в семь утра я поехал на такси на вокзал к хельсинкскому поезду.
II
В Хельсинки я приехал во второй половине дня. На вокзале оставил вещи в камере хранения и отправился в адресное бюро. Шел дождь, и я, чтобы не вымокнуть в своем зимнем облачении, двинулся через Дом торговли, вышел к автовокзалу и под прикрытием навесов проследовал мимо стоящих у платформ автобусов к Тенниспалаци, где, я помнил, есть адресный стол. Узнал адрес матери и пошел назад к почтамту. Я послал ей телеграмму, в которой написал, что отец лежит в больнице в Оулу и ждет, чтобы она каким-нибудь образом с ним связалась. В конце я поставил свое имя.
Потом я дозвонился в Дом для приезжих и договорился о комнате на одну ночь. В банке на противоположной стороне вокзальной площади я обменял три тысячи марок на валюту и положил деньги в пластиковый пакет с билетами. Забрал вещи, поймал такси и отправился в Дом для приезжих. Моя комната на пятом этаже оказалась каморкой с кроватью и умывальником; уборная и душ были в коридоре. Я растянулся, не раздеваясь, на кровати и заснул.
Когда я проснулся, было два часа ночи. Я поглядел в окно, прислушался к реву водопровода в соседней комнате и натужному скрипу лифта, ползущего то вверх, то вниз. Надел пальто и вышел. Портье, спавший за стойкой, испуганно вздрогнул, когда я звякнул ключом, кладя его на стойку, но не проронил ни звука. Я вышел на улицу.
Ночью подморозило, и улицы были сухие, но холодно не было; я стал спускаться вниз по улице, добрел до сквера на пересечении с бульваром, а оттуда пошел по направлению к берегу моря и пивному заводу. Улицы были просторны и безлюдны, редкие такси проносились мимо на полной скорости.
Я пересек площадь Хиеталахти, постоял, глядя на старое здание Высшего училища, в котором когда-то учился; его покрасили, и перед ним больше не собирались пьяницы со
