Читаем без скачивания Славгород - Софа Вернер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поджидающая за углом милицейского корпуса Ильяна, завидев выскочившую Гришу, сразу пускается в бегство. Ей хочется погонять хваленую служебную собаку, понять, на что она способна после столь долгой выслуги.
– Эй! Стой! – Гриша в пылу погони запинается о незнакомых рядовых, наскакивает на них и осторожно отталкивает, без применения силы. – Чего стоишь?! – окидывает их, растерянных, возмущенным взглядом. – Хулиганов ловить кто будет?
Те как стояли-курили, так и продолжили, кинув вслед: «Вот тетка сумасшедшая». А Гриша уже в переулке, ловит проблески красных пальцев по углам и развевающуюся следом бандану, которую Илля использует вместо дразнящего флага. Тормозить нельзя, тогда тело опомнится и вынудит заскулить; а пока погоня набирает обороты, то и память мышечная разогревает по документам списанное тело. Усыпить, вынуть органы, зашить, сжечь, сжать в куб пепла, отправить на хранение под безымянной табличкой – только с пометкой Х287693. Мимолетная мысль о собственной незначительности неожиданно злит и ноги сами перепрыгивают возникающие некстати бетонные парапеты и ускоряются на открытом пространстве.
Их тела выносливее, чем человеческие – но тоже имеют пределы. Ильянины легкие горят, горло сушит от жажды, мышцы забились, но до самого пункта назначения она не может давать слабину. Ночь Ильяна провела без сна – рисовала, вручала стайным пацанам простыни, девушкам – плакаты, указывала на нужные дома и многократно повторяла одни и те же указания для самых спьяну недоходчивых. Все, чтобы впечатлить сумасшедшую женщину. Сумасшедшая!
И она не будет проверять, как выполнили, доверяет на слово, жмет крепкие мозолистые руки бегающих по крышам, обнимает покатые сильные плечи девушек-хортов, проникшихся до глубины души Гришиным горем, и бьет кулаком в кулак Герасиму Волкову, последнему своему соратнику на славгородской земле.
– Ниче, малая, ты старикам мозги сминаешь, че тебе – баба? – говорит Волков.
– Это другая… по-другому…
– Особенная, понял. – Он хмыкает и прихлебывает пиво, глядя на валяющихся в краске щенков. Складской ангар оживает с внезапным приходом Ильяны. «Сколько я тебе должна, дядя Сима?»
«Да ты че. – Он отмахивается, и Аполлинария вторит ему одобрительным кивком. – Мне этой краски жалко, что ли? Все равно скоммуниздили. Поживем без крашеных остановок».
Ильяна негромко смеется. В ее руках дрожит термосная крышка с бережно налитым в нее кофе. На черной глади искаженно отражается уставшее лицо и тускнеют некогда яркие глаза – Пресвятой Лев, как же страшно делать этот шаг.
* * *
Гриша хрипит, дышит паром через нос на открытой продуваемой крыше и встряхивает головой, распуская этим рывком слабо стянутый хвост. Вьющиеся волны волос, намокшие от пота на лбу и затылке, липнут к лицу. Порывы ветра сбивают с пути, но Рыкова умело держит шаг к цели. Кулаки пульсируют – дрожат, сжимаются, теплеют от прилившей к ним крови, несмотря на холод.
Илля поджимает руки к груди, комкая бандану до состояния тряпки. В задоре она плотно прижимается спиной к простенку и старается тихо отдышаться. Единственная перегородка между ней и Гришей – сыплющаяся от каждого шороха каменная кладка.
Гриша слышит: плечи с легким скрипом приподнимаются, замирают – Илля ждет? – и резкий шаг вперед провоцирует громкий треск разложившейся на морозе кровли. Поймать кошку ловкими руками – хвать! – легко, и еще легче упустить – она выворачивается и выскальзывает, испуганно озираясь на свирепое лицо. Звериное охватывает их: носы сморщены, зубы обнажены.
Броситься снова Гриша не решается, топчется на месте. В уши оглушительно бьет буря славгородской степной весны. Ильяна затаскивает Гришу сюда, на крышу «Коммуниста», где произошло их первое непонимание, и точно неспроста.
Настало время фатального выстрела, который, возможно, будет стоить им дружбы. Может, отец также поступил с Герасимом, потому что иначе не мог? Или ими двигали всего лишь животные инстинкты, а теперь придется через них переступить и руководствоваться только остатками человеческой части? Жизнь дороже всего. Люди ценят жизнь.
– Иди сюда! – Илля старается перекричать порывы ветра и сквозь стихию тянет свои нерушимые руки. Гриша чувствует, что та часть крыши, на которую она давит своим весом сейчас, вот-вот от ветхости провалится, и пусть падать здесь совсем недалеко, она все же переступает на островок безопасности, и хватается за Ильяну. Нанадежная эта опора пошатывается и прижимается в объятии, буквально повиснув на шее. Не ревет, но сухо шмыгает носом и насильно разворачивает Гришу к краю крыши.
– Про-сти меня, Гриш-а, – говорит она тихо, с запинками. Шепотом, но в голове гремит крик.
«Намеревается, не мучая, по-кошачьи благосердно сбросить в пропасть» – и Рыкова не успевает затормозить, покорно следует к самому бортику, за которым пятиэтажный пролет до коммунистического подвала. Город сделает это сам, или Ильяна опередит его – рано или поздно все равно Гришины останки соскребут с самого дна.
Сначала она смотрит вниз, пытаясь прочувствовать острые ладони, упирающиеся в ее лопатки. Но Ильяна не толкает, только устало прилегает лбом к Гришиной спине. День в разгаре – жители города, уперевшись взглядом в асфальт, следуют каждый по своим делам, прихватывая под руки обязательства: кто портфели, кто детей, кто пакеты. Неубиваемый Славгород, надо же! Не только живое существует в нем отчаянно, но еще и мертвое тащится по привычке.
– Не страшно даже сейчас… – сконфуженно говорит Гриша, как будто ей задали вопрос на экзамене, – хотя я боюсь высоты. И крыша мне эта неприятна.
Мнение это – ее собственное, осязаемое и сильное настолько, что Гриша расправляет сутулые плечи. Ильяна оступается и перестает держать Гришу, становясь чуть позади. После долгого бега, после стольких лет борьбы – сколько времени ей потребуется, чтобы отдышаться? Минутка, год, оставшаяся жизнь?
– Прости-и мен-ня, – эхом повторяет Илля, и свистят уставшие легкие, – подними голову. Увидь правду, я тебя прошу.
Гриша поднимает голову нехотя, заставляя себя подчиниться немедленному приказу. Пределы собачьего зрения широки – больше ста метров, – и от своих животных предков такую зоркость Рыкова наследует сполна. Она цепляется за обрывки лозунгов ржаво-красных знамен, и диафильмом меняются шуршащие слайды перед глазами: щелк – на старом советском флаге белой краской «Свободу гибридам»; щелк – на всем фасаде серого здания будто кровью налито: «РЁВ»; щелк – десятки белых полотен-саванов россыпью жемчуга испачканы сажей
