Читаем без скачивания Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодые люди привозят собой образ и дух Александра Сергеевича Пушкина — не реального человека, конечно же, а персонажа, сконструированного в рамках и в интересах сперва позднеимперской российской культуры, а потом культуры сталинской и позднесоветской. Это Пушкин из школьного учебника, из курса русской литературы, читаемого десятилетиями в провинциальном пединституте одной и той же восторженной бабушкой по одним и тем же истлевшим листочкам; Пушкин с портрета Ореста Кипренского или ожившая скульптура Александра Опекушина, сопряженная с Чернышевским словарем русского литературного языка, персонажем из модного журнала середины XIX века и открыткой работы Николая Жукова. Он точно такой, каким должен быть, чтобы воплотить грезу среднеобразованного советского интеллигента о «России, которую мы потеряли», над которой вечно звучат хруст французской булки и обращение «судари мои».
Молодые люди борются не только с растленным влиянием Запада. Они побеждают «бивней», причем на их же поле, в честном и открытом бою доказав им преимущество стиля над тупой физической силой. И тут же осуществляют еще одну неисполнимую мечту русской интеллигенции — о «просветленном хаме», который Пушкина и Гоголя с базара понесет. Бивни и без того патриотичны, их только следует вовремя окормить и направить в нужную сторону. А еще молодые люди героически — уже при помощи бивней, организованных в общество АСП (Александр Сергеевич Пушкин)[263] — противостоят городской номенклатуре, не давая снести заброшенный «исторический» дом, в котором долгое время квартировала «Капелла» и который они в результате этой операции занимают под собственную штаб-квартиру.
Расположенный ровно в середине картины эпизод с аккуратным бутафорским особнячком, который превращается в яблоко раздора между тремя непримиримыми противниками — городскими властями, «Капеллой» и АСП — становится точкой равновесия, после которой «утопический» сюжет трансформируется в злую пародию на имперский русский патриотизм, причем трансформируется настолько стремительно и неполиткорректно, что даже самый благонамеренный зритель уже не может этого не замечать. Сам эпизод еще «держит воду» исходного героического сюжета, заставляя зрителя сопереживать борьбе живых людей с бездушной системой, а чуть погодя — удовлетворенно наблюдать за тем, как протагонист использует власти против «Капеллы», а «Капеллу» против властей, чтобы в конечном счете оказаться в выигрыше. Но вот затем…
Затем начинается чистейшей воды фарс, в котором пушкинский язык, пушкинские аллюзии и пушкинский имидж быстро перерождаются в систему пустых знаков, обслуживающих тоталитарный мобилизационный проект, а сама эта система знаков постоянно подвергается жесткой деконструкции: на самых разных уровнях и в самых разных стилистических модуляциях, от чистейшей воды треша до музыкальных и кинематографических центонов, рассчитанных на зрителя вполне «тренированного».
Ярмарочный гиньоль отталкивается от эпизода, в котором оба борца за правое дело, учитель и ученик, беседуют о вечном — о Родине, о любви и о Пушкине — крупным планом, сидя и по плечи уйдя в заросли сочной луговой травы: советские режиссеры с уклоном в традиционализм любили снимать вот эдакое на рубеже 1970‑х и 1980‑х. Разговор выходит на классическую дилемму между долгом и чувством, и тут в нем внезапно происходит любопытный поворот. Учитель — в упрек ученику — произносит тираду, которую не счесть двусмысленной не смогла бы даже вышеупомянутая учительница литературы:
Молодой, здоровый, насмотрелся на голых девок, вот и восстали некоторые члены. Только страстишки-то эти в кулаке держать надо.
Ошарашенный ученик, также ощутивший неоднозначность рекомендации, переспрашивает: что конкретно имел в виду его наставник. И наставник поясняет, что именно это он в виду и имел: мастурбацию. И в качестве отрицательного примера приводит… Пушкина:
Сам Александр Сергеевич не от этого ли погиб? Сколько сил на баб извел? А ведь мог посвятить их России!
Ученик явно не готов принять мудрость настолько дзенскую, где онанизм и любовь к Родине фактически соединяются знаком равенства, но тут учитель приходит ему на помощь, обнимая его и переводя разговор на проблему интеллигентности, врожденной и благоприобретенной. А между тем герои меняют позу, до той поры статичную. Они встают, и зритель обнаруживает, что душеспасительные разговоры сопровождали идиллический акт дефекации в зарослях городского бурьяна и на фоне облупленной заброшки.
В этой же стилистике чуть позже будут выдержаны эпизоды, связанные с очередным приездом в Заборск все того же вездесущего столичного журналиста, который на сей раз собирается писать статью про АСП: с Пушкиным, растиражированным на китчевые безделушки и «неделькой» с портретами друзей Гения (мужчин) на причинном месте.
Однако фарс Юрия Мамина отнюдь не сводится к ходам сугубо балаганным. Вскоре после лирической дефекации происходит эпизод, по сюжету также весьма несложный, но построенный на шутке сугубо семиотической. Те же двое героев приходят в мастерскую дяди-скульптора, сплошь уставленную «куличами», как тот любовно называет заказные бюсты Ленина, изготовлением которых заслуженный художник РСФСР и пробавлялся большую часть своей творческой жизни. Героям Ленин неинтересен, им нужен Пушкин. И друг дяди, тоже скульптор и лауреат премии Ленинского комсомола, подходит к законченному, но все еще сырому «куличу», и на глазах у зрителя за полминуты экранного времени превращает его в скульптурный портрет Пушкина — не меняя почти ничего, кроме формы носа и нескольких нашлепок сырого гипса, формирующих бакенбарды и кудри.
