Читаем без скачивания Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем, ни государственная, ни колхозно-кооперативная собственность не были социалистической собственностью в подлинном смысле этого слова. Всенародная собственность, как показало дальнейшее историческое развитие, – это фикция, превращающая распоряжение ею ничтожным коллективом высших руководителей в олицетворение всего народа. Не менее фиктивна коллективная собственность колхозов и кооперативов, высшее подчинение которой верхушке партии и государства с каждым годом становилось все более очевидным. Колхозники, получавшие 3–5 копеек на трудодень, не могли, естественно, считать себя собственниками как члены колхозного хозяйства.
Но если бы и этого дефекта не было в сталинском силлогизме, он опровергался бы своими методологическими пороками.
Социализм, по мнению создателей этого учения, есть общество не только высокоразвитой техники, но и изобилия истребительных средств, высокой культуры и многообразия продвинувшихся всех отраслей науки. В то же самое время Советский Союз переживал голод широких слоев населения, ввиду нехватки продовольственных средств, нужных для того, чтобы накормить население, а социалистическая формула «каждому по труду» приобрела бы действительно реальный характер, если бы утвержденные ставки оплаты труда не находились бы на уровне бедности, а то и нищеты, как это происходило в условиях советского общественного строя. К тому же природа общества не зависит от одного только характера экономики. Она определяется всеми компонентами общественного строя. Наряду с экономическим объемом, достижением изобилия, таким же высоким уровнем должны обладать наука и культура, свобода и демократия. Несмотря на отдельные достижения в области науки и культуры, СССР все еще уступал западным странам по этому показателю, а свобода и демократия подменялись репрессивным режимом сталинской диктатуры, и до изобилия продуктов было далеко хозяйству, работавшему в условиях дефицита. Если бы в стране не царила моноидеология, ставившая экономику на место всеопределяющего фактора, Сталин не мог бы объявить социализм победившим. Напротив, идеология экономического детерминизма обеспечивала ему полный успех, даже при пренебрежении бедственным уровнем оплаты труда по централизованно установленным расценкам. Но критика Сталина была исключена, а противопоставление его аргументации мультиидеологических доводов было смертельно опасным.
Таким образом, из моноидеологии вытекал догматизм, который вместо правды допускал лишь искажение действительности. Неудивительно, что для самого себя Сталин не считал моноидеологию обязательной, и когда ему требовалось, он спокойно покидал марксизм и свободно переходил на почву идеализма. Так, в одной из своих речей, произнесенной спустя годы после смерти Ленина, Сталин провозгласил весьма своеобразную здравицу «За здоровье Ленина и ленинизма». Что он хотел сказать при помощи этой здравицы, угадать невозможно. Но если правомерно пожелание здоровья умершему, то лишь в случае, когда считаешь, что жизнь смертью не кончается, а, наоборот, продолжается в посмертном виде, как жизнь загробная. Конечно, сам Сталин таких выводов не делал. Однако их мог на основе его выступления сделать любой слушатель или читатель, если пренебречь моноидеологическим характером страха. Но страх был сильнее логики, и в СССР такой вывод никогда Сталину не противопоставлялся.
Вскоре после войны Сталин затеял дискуссию о языке, под конец которой он выступил как ее мозг, а не простой участник. Все явления общественной жизни марксизм всегда подразделял на две группы: экономический базис как определяющий фактор и политическую и юридическую надстройку, подчиненную по содержанию и характеру уровню развития базиса. Понятно поэтому, что и специалисты языкознания, возглавлявшиеся академиком Марром, искали для своего предмета удобное место в этой дихотомии. Сталин в своем выступлении нанес им сокрушительный удар, от которого только глава школы уберегся своей смертью до начала дискуссии. Менее значительные его единомышленники, оставшиеся в живых, потерпели урон, как и все участники идеологических дискуссий, понесшие поражение. При этом, критикуя тех, кто относил язык к производительным силам общества, Сталин ограничился одним, внешне весьма остроумным аргументом: если бы язык был общественной производительной силой, болтуны оказались бы самыми богатыми людьми.
Но зачем смешивать богатство с производительными силами? Среди объектов, безусловно относимым к производительным силам, есть и такие, которые не обогащают, а обедняют их обладателя (устаревшее сырье, ненадежные машины и т. п.). Но если по такому легкомысленному основанию исключено что-либо и из производственных отношений и из производительных сил, двуединство мира, провозглашенное марксизмом (базис и надстройка), потеряет право на существование, так как окажется, что еще существует третья группа явлений, обойденная марксизмом молчанием, но обладающая реальной значимостью.
«Язык есть средство общения между людьми», – говорит Сталин. Но разве в составе участников производительных сил или производственных отношений люди пренебрегают взаимным общением или общаются друг с другом без языка? Не говоря уже об общении человека с животными, обученными им пониманию того же языка?
Нетрудно заметить, что в этом случае Сталин не следует марксизму догматически, а пытается подправить его, намечая третью группу явлений, существующих наряду с производительными силами и с производственными отношениями. Но благодаря этому он обеспечил для своего резонерства большую трибуну: Маркс, Энгельс и Ленин не видели ничего, кроме производительных сил и производственных отношений; он отыскал в обществе и такие явления, которые не относятся ни к тем, ни к другим, а имеют самостоятельное значение. Если верна догадка Солженицына о том, что Сталин был обуреваем идеей сделать научное открытие на уровне «квадратный корень из минус единицы» Энгельса, то можно допустить, что он пошел на это дополнение марксизма третьей составной частью, чтобы иметь право выразить свои взгляды об отличии языка от надстройки и тем самым развить марксистское учение об особенностях базиса и надстроечных отношений. Одно не подлежит сомнению: и в том и в другом случае Сталин не чувствовал себя связанным марксизмом, подобно его жертвам, которые несли ответственность за всякое отступление от буквы марксизма.
В своей самой крупной последней работе «Экономические проблемы социализма в СССР» Сталин решил заняться юридическими проблемами, обратившись к характеристике государственных предприятий как юридических лиц. Он, конечно, не знал, что эта проблема в юридической науке является краеугольной по степени своей дискуссионности и потому, ни в чем не сомневаясь, написал, что госпредприятие – это его директор, назначаемый государством и наделенный определенной частью государственного имущества, переданного в его распоряжение. Но по советскому (и ныне действующему) закону, директор – это орган юридического лица, а по Сталину, это одновременно и юридическое лицо и его орган. Неудивительно поэтому, что в условиях безграничного цитатничества никто из юристов того времени не цитировал приведенное высказывание Сталина. На эту приманку попался только Ю. К. Толстой, который в своей кандидатской диссертации все же сослался на нее как единственное основание своего вывода о том, что госорганы как юридические лица – это их директора, соответственно уполномоченные государством. Следуя своему необоснованному предположению, будто изменение взглядов прямо выражает не совершенствование его концепций, а научную непоследовательность, он до сих пор не пересмотрел своего вывода, оставаясь в этом отношении в весьма грустном одиночестве. Прошло 50 лет. Наконец, появилась статья Ю. К. Толстого, специально посвященная юридическим лицам[269]. Но там он упоминает себя наряду с другими сторонниками теории директора, как будто Н. Г. Александров и В. А. Рахмилович тоже поддержали эту теорию по одному центральному соображению. И ни слова о специфике своего взгляда. Для отказа в признании суждений Е. А. Суханова достаточно было обвинить его в эклектике. Но он сам не видит эклектики в стремлении соединить теорию гражданского права с теорией хозяйственного права, вопреки совету С. Н. Братуся оставаться чистым цивилистом.
Моноидеология, таким образом, ограничивает рамки исследования и выводы исследований, обрекая их на умозаключения, остающиеся в рамках этой идеологии. При любой, даже надуманной, попытке выйти за ее пределы приходится менять ее на мультиидеологию. Но в советских условиях это означало крупнейшую ошибку, обсуждавшуюся как правонарушение или даже как преступление. Рядовой человек не мог себе позволить на это пойти. Сталин другое дело. Его объявили одним их четырех основоположников марксизма-ленинизма. А основоположник волен делать то, что никто другой позволить себе не вправе. Поэтому нужно различать идеального вождя и общую идеологию. Общая идеология в СССР была моноидеологией. Ее в принципе также соблюдал Сталин. Но тот, если хотел, мог выйти за ее рамки и сказать то новое, что ему хотелось или казалось новым. Такая свобода была недостижима всем остальным. Она была закупорена в идеологическую консервную банку.
2. Свобода идеологии необходима для творчества
Так же, как без свободы нет демократии, без свободы идеологии нет подлинного творчества. Это относится ко всем
