Читаем без скачивания Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, есть еще одна деталь. Дело в том, что в истории европейской живописи нет никакого архангела Рафаила и Товия кисти Джорджоне. И Ярослав Ивашкевич, прекрасно разбиравшийся в классическом искусстве, не мог этого не знать, тем более что и сама повесть «Барышни из Волчиков» была написана в Италии, и с венецианской школой живописи автор неоднократно имел возможность познакомиться в самой Венеции[395]. Зато этот сюжет был несколько раз изображен Тицианом, и одна из картин висит в Галерее Академии, завсегдатаем которой Ивашкевич стал еще со времен первого своего визита в Венецию в 1924 году[396]. Тициан написал ее в начале 1510‑х годов, то есть через несколько лет после того, как умер от чумы Джорджоне.
Для Тициана Джорджоне был ближайшим другом и одновременно наставником: Тициан не только дорабатывает в начале десятых несколько полотен, которые не успел закончить Джорджоне, но и впоследствии пишет целый ряд картин, которые по сути представляют собой «ответные высказывания» на вещи, исполненные старшим товарищем, — порой высказывания полемические, как «Венера Урбино» по отношению к «Спящей Венере» Джорджоне, а порой построенные на развитии заданных Джорджоне тем, как «Любовь небесная и любовь земная». И если учесть портретное сходство Товии на картине с самим Тицианом[397], то картина и в самом деле может быть интерпретирована как своего рода оммаж наставнику.
В любом случае тот факт, что Ярослав Ивашкевич (а следом за ним и Анджей Вайда) «спутал» имена Тициана и Джорджоне, помещает картину с Товией и архангелом Рафаилом в достаточно любопытную перспективу. С гендерной принадлежностью у архангелов всегда были некоторые сложности — и Рафаила на полотне Тициана с равным успехом можно принять как за девушку, так и за молодого мужчину. И если вспомнить о сюжете повести, то в облике Туни, живой и вполне себе материальной, вести Виктора через нигредо будут сразу два потусторонних спутника и проводника: мертвый друг и мертвая невеста, Анимус и Анима юнгианской традиции.
Тициан Вечеллио. Архангел Рафаил и Товия. Галерея Академии, Венеция. Wikimedia.com
А если вспомнить еще и о бисексуальности самого Ивашкевича, который с равным пылом писал стихи, адресованные как жене, так и любовникам-мужчинам, то сюжет приобретет еще одно, сугубо личное измерение, которое Анджей Вайда, естественно, оставит за кадром. Утраченные близкие друзья, с которыми тебя разлучила если не смерть, то Большая История — тоже значимая тема. Тому же Миколаю Недзведскому, одному из двух ближайших своих конфидентов еще по киевской юности, Ивашкевич посвятил стихотворение в самом своем первом, пропитанном юношеским эротизмом сборнике, «Восьмистишиях» (1919). И название у стихотворения было вполне джорджоновско-тициановское, «Кватроченто». И общая переданная текстом атмосфера буколического марева буквально взывает к тому, чтобы автор через положенные полтора десятка лет написал что-то подобное «Барышням из Вилько»:
Mikołajowi Niedźwiedziąemu
Quattrocento.
Za tło zielone mając ogrodzieńce
I łąki kwietne, gdzie panny, młodzieńce
Pląszą parami, jak na bareliefie —
Junak w promienia słonecznego strefie,
Co nachylając przecudne oblicze,
Zanurza usta swe (może dziewicze?),
Jak w topazową treść srebrnego dzbana,
W purpurowego platki tulipana[398].
Не то, что нынешнее племя: «Дуэлянты» Ридли Скотта[399]
1. Жанр как упакованное удивление
Удивление — общая для всех высокоорганизованных существ реакция на сбой инференции, то есть режима автоматического достраивания ситуативно необходимой информации с опорой на немногочисленные реперные точки, достаточные для того, чтобы сформировать «абрис» ситуации: обозначить ее рамки и задать структуру, удобную для дальнейшего оперирования. В тех случаях, когда речь об инференции идет применительно к нашему биологическому виду, эффект умножается за счет способности человека к построению сложных многоуровневых и многоэтапных проективных реальностей. Эта способность — наше ключевое эволюционное преимущество, за счет которого мы и обеспечили себе доминирующую позицию в земной экосистеме. Но преимущество это между тем представляет собой очень капризный инструмент и требующий длительного процесса адаптации: мы начинаем выстраивать проективные реальности гораздо раньше, чем овладеваем искусством связной речи, и даже раньше, чем учимся ходить. А затем до самой смерти продолжаем упражняться в их создании, сохранении и передаче; в налаживании собственных режимов фантазирования, которые кажутся нам уникальными и которые мы привязываем к интимно значимым местам памяти; в искусстве навязывать собственные проекции другим людям и защищаться от встречного воздействия. А также в не менее тонком искусстве управлять собственными режимами фантазирования, поскольку постоянно ветвящиеся реальности представляют собой вполне очевидный и опасный путь в лучшем случае к «подвисанию» и/или к неврозу, а в худшем — к серьезным психическим расстройствам, связанным с потерей границы между реальностями и с утратой контроля над их «поведением».
Лекарством от подобного рода неприятностей является прежде всего необходимость одновременно тренировать два навыка, по видимости противоположных, но в равной степени значимых для нас. Во-первых, это умение утверждать и максимально наглядно разграничивать между собой разные онтологические категории. Это необходимо для того, чтобы создать более или менее надежную систему ориентиров, которая позволит нам в дальнейшем классифицировать информацию о воспринимаемых реальностях и обобщать ее, что, собственно, и позволит запускать режим инференции. А во-вторых — способность проблематизировать границы между этими онтологическими категориями, привлекая внимание к пограничным феноменам, неоднозначным с точки зрения онтологической принадлежности и/или к «удивительным» сюжетам, связанным с нарушением онтологических границ. Таким образом мы запускаем
