Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Могли ли большие перерывы в общении сказаться на отношениях? Мне кажется, что зависимость бывает обратной: у людей что-то ломается в отношениях, и они перестают встречаться.
А можно просто жить, не заморачиваясь из-за всего на свете? Можно принимать реальность, как данность, не анализируя её? Почему-то у меня не выходит. Мне совершенно не нравится терять друзей, которых остаётся всё меньше. Людка за тридевять земель, Марина вообще в другом измерении нынче находится, Вера умерла. Я обязана разобраться, что не так, чтобы не потерять Полину.
Не так с ней или со мной?
Позже стало понятно, что я просто мало знала, а Полина не была со мной откровенна. А вот моя интуиция работала на самых мощных оборотах, и я вовсе не параноик. Выяснится это довольно скоро, но пока я оставалась в неприятном недоумении, которым поделилась с Людой.
– Скажу откровенно, Белочка. Меня настораживают люди, которые идут в политику. Мне кажется, им нельзя ни верить, ни доверять. Это такой особый тип личности. Поэтому я не очень удивлена.
– А что плохого в политике? Она же у нас прогрессивная девушка, борется за демократию. То есть, за наши интересы.
– Не могу внятно объяснить, но инстинктивно держусь от сильно политизированных граждан подальше. Слава богу, тут у нас совсем немного чокнутых, а те, которые есть, на самом деле идут в политику и отдаляются от нас в свой мир. Может, это и правильно.
– Она мой друг! Мне не хочется её терять!
– Понимаю ещё как. Думаю, скоро всё разрешится и станет понятно.
Кто-то ещё станет спорить, что Людка – самая умная девушка на свете? Оказалась права на сто процентов.
Потом было лето, отпуск, сначала у меня, потом у мамы. Мы обе провели его дома, потому что не до жиру, я решила в этом году сэкономить и никуда не ездить. Не то чтобы средств не хватило бы, но испуг из-за прошлогоднего августа всё ещё не прошёл. Жизнь устаканилась, мы приспособились, а страх внезапной потери денег, ужас перед вплотную подступившей ни с того, ни с сего бедностью навсегда поселились в душе и хватали за сердце, стоило подумать о «лишних» тратах. В конце концов, можно годик никуда далеко не ездить, подумаешь!
– Ну вот, – огорчилась мама, узнав о моём решении. – Начинается. Талдычу же – уезжай в нормальную страну, здесь так и будет всегда, уверяю тебя! Только начнёшь жить по-человечески, так они обязательно что-нибудь устроят – войну, революцию, дефолт, ещё какую гадость. Не будет тут жизни, уезжай!
Я демонстративно встала и вышла из комнаты.
– Ты знаешь моё условие.
– У меня нет сил на это, – крикнула мама вслед. А я красноречиво молчала, не произнесла больше ни слова, показывая, что разговор окончен.
Весь свой отпуск мама просидела дома, перечитывая книги, в основном классику, и получала от этого огромное удовольствие. Когда я приходила с работы, то заставала её довольную и умиротворённую.
– Перечитываю Тургенева, Гончарова, Гоголя. Кое-что аж со школы в руки не брала. А зря. Давно надо было перечитать не по необходимости, как тогда, а просто так. Совсем другое дело! Например, ты не поверишь! «Отцы и дети».
– Ты серьёзно, что ли? – удивлялась я, ещё помнившая тошнотворный разбор Тургенева на уроках литературы.
– Да! Когда-нибудь ты перечитаешь и увидишь, как это здорово! Советские учителя литературы были вредителями! Из-за них только под старость проникаешься…
– Хм.
– Поверь. Белка, не повторяй моей ошибки: читай, перечитывай школьную программу, найди на это время.
Не нашла и не очень искала. Но всё же повторила мамин путь – наслаждаюсь теперь, почти в том же возрасте, какой была мама тогда. Не считаю это ошибкой: всему своё время.
В конце августа, в тот самый день, мы вдвоём помянули папу. Девять лет.
– Уже девять лет без него, – сказала мама. – Думала, не выдержу и года.
Мамин отпуск закончился, наступил сентябрь. И маму как-то сразу закрутила работа – жёстко, безжалостно. В начале учебного года дети массово взялись простужаться, болеть, плюс навалились дела в руководстве страховой компании – нагрузка оказалась чересчур. Мама каждый день возвращалась с работы всё более вымотанная, будто и не было у неё никакого отпуска.
– Эпидемия, что ли? – тревожилась я, глядя на начавшую сдавать маму. Вокруг глаз резко обозначилась густая сеточка морщин, появились тёмные круги, уголки губ непривычно опустились – мамино выражение лица никогда не было горестным, скорее, наоборот – всегда готовым к улыбке. – Почему вдруг так много работы?
Мама пожала плечами.
– Да нет… как обычно. Во мне дело, я что-то не тяну.
– Сердце?
– Устаю очень. Может, и сердце. Но я принимаю все лекарства, ты не беспокойся.
Помню тот вечер. Мы сидели в большой комнате, что-то смотрели по телевизору. К дивану подошёл Фимка и очень грузно на него запрыгнул. В последнее время он стал менее шустрым, чем прежде, перестал играть, а спал по двадцать три часа в сутки.
Мама положила его себе на колени и начала чесать за ушком. Фимка зажмурился и заурчал.
– Старенький совсем. Шестнадцать лет…
– Но он здоров, с ним всё в порядке, – меня пугала эта тема, не хотелось вообще о таком говорить.
– Здоровый. Старичок, – мама потёрлась носом о Фимкин затылок. – Не представляю, что будет, когда он…
– Не надо! – взмолилась я. – Думаешь, я про это не думаю? Он меня, можно сказать, вырастил. Но… всегда можно взять рыжего котёнка. Похожего на Фимку, ведь так уже было.
– Ну нет! – воскликнула мама как-то даже испуганно, крепко обняв котяру. – Ни за что! Никогда. Нет.
Сморозила я, конечно. Протянув руку, погладила Фимку по спинке. Он благодарно боднул мою ладонь лбом.
– Будь здоров, малыш! Живи подольше! – произнесла я виновато.
За окном шумел дождь, бабье лето уже закончилось, наступала обычная московская осень. Последняя осень двадцатого века и целого тысячелетия. Или предпоследняя? Это как считать.
Мама, продолжая обнимать Фимку, осторожно спросила:
– Белочка, а что всё-таки насчёт Израиля?
– О, боже! – я схватилась за голову. – Сто тысяч первый раз говорю: без тебя – нет.
И вдруг громом небесным прозвучал тихий мамин голос:
– Хорошо, я подумаю. Ради тебя… Подумаю.
– Тогда будет другой разговор, – спокойно ответила я, хотя была абсолютно ошеломлена и растеряна подобным поворотом. Мама готова ехать? То есть, мы таки уедем в Израиль? Так… а готова ли я сама?
В сметённых чувствах ложилась я в тот вечер спать. Долго не могла уснуть, часов до трёх точно. Хорошо, что это была ночь на субботу,
