Читаем без скачивания Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2
В Сейнайоки я поставил машину на стоянку у вокзала и отправился обходить банки. Снял со счетов все. Деньги лежали в разных банках по всей стране, так что банковским служащим потребовалось часа два, чтобы дозвониться. Тайсто обошел свои банки и тоже снял деньги со счетов. Знакомых в Сейнайоки я не встретил, да у меня их тут почти и не было; какие-то бывшие невесты, с которыми я теперь не имел никаких дел. В гостиницу «Аапо» Тайсто пришел раньше меня. И успел снять для нас номер. Я полагал, что у нас нет времени ночевать здесь. Тайсто сказал, что сидеть в гостиничном ресторане, имея при себе более полумиллиона финских марок, он не осмелится. У меня в кейсе тоже была сумма немаленькая. Мы пошли в номер ждать Кайсу.
Я раздумывал, можно ли оставить Тайсто в номере с обоими кейсами, полными денег, а самому пойти вниз ждать Кайсу, в ресторане, но не решился на это. Позвонил домой, Кайсу уже уехала или не брала трубку. Позвонил брату, там трубку взяла мать. Я сказал, что мне теперь придется уехать, попросил, чтобы брательник помог Раймо, если у того возникнут трудности с полицией после моего отъезда. Мать сперва запричитала, но затем принялась рассуждать, как теперь было бы лучше вести дела. Я пообещал позвонить с дороги, велел им ждать у телефона. Мать беспокоилась о Кайсу, ведь ей через несколько месяцев рожать. Я сказал, что мы едем не тюремным вагоном и не в Сибирь, а современным, вполне комфортабельным транспортом и совсем в другую сторону. Мать велела мне прислать Кайсу домой, когда придет время. Она сказала словами из Евангелия о рождестве, это почему-то запомнилось. Она считала, что финские родильные дома надежнее зарубежных и гораздо лучше их; кроме всего прочего, Кайсу на родине была бы среди своих, в надежных руках. Кайсу всегда нравилась моей матери. А я сказал, что ребенку лучше было бы родиться в Америке, — так он стал бы американским гражданином, и от этого гражданства ему впоследствии могла бы быть польза, например, никогда не требовалось бы заботиться о визе и разрешении на проживание в США, получение которых для Кайсу, меня и Тайсто Матсомпи представляло сейчас проблему. Мать спросила, далеко ли мы забрались, я сказал, что мы в Лулео. Она удивилась, как это мы успели уже уехать за границу. Я сказал, что с аэродрома в Сейнайоки мы улетели на частном самолете.
Тайсто лежал на кровати, слушал мой телефонный разговор, покуривал и посмеивался. Ему отъезд не казался досадным. Он занимался мастерскими уже второй десяток лет, сумел спалить свою первую мастерскую со складом и бухгалтерией и получить полную страховку, хотя пожарные рассказывали позже по деревне, что, когда они прибыли на пожар, даже сугробы горели в нескольких метрах -от стен мастерской. Вскоре после этого пожара Тайсто быстро наладил новую мастерскую, взял на работу старых мастеров и продавцов, колесивших по стране, по за пять лет опять привел свою бухгалтерию в такой беспорядок, а за последние два года умудрился получить такие большие оценочные налоги[42], что ему не захотелось убеждать суд под присягой в правильности своего бухгалтерского учета, а в случайность нового пожара чиновники страховой компании уже не поверили бы, хотя и нынешняя мастерская была в старом деревянном доме, где когда угодно мог заняться пожар от электропроводки или могла вспыхнуть древесная пыль от тех окурков, которые столяры, сам Тайсто и посетители небрежно затаптывали на полу.
Сказав матери, что еще созвонимся, я повесил трубку.
Я спросил Тайсто, не огорчен ли он тем, что, может быть, придется навсегда покинуть родину: ее материнское лицо нам теперь долго не улыбнется. Тайсто верил, что справится где угодно, даже между молотом и наковальней. Он вспомнил, бабушка рассказывала, как весело было в Америке в двадцатые годы, когда она служила в Торонто прислугой у миллионера, уже сам отъезд в Америку был веселым. В порту Ханко отъезжающие танцевали на причале перед отплытием, и бабушка помнила, что также танцевали в Хилле, куда судно пришло из Ханко, и еще в Ливерпуле, где ожидали отплытия парохода американской трансатлантической компании. Желание танцевать пропало лишь в Атлантике, когда океан начал показывать свою силу и пассажиры третьего класса заблевали полтрюма, но Тайсто сказал, что нас в нашем путешествии морская болезнь не замучает и не отобьет охоту танцевать. Он вскочил с кровати и принялся отбивать чечетку, затем открыл кейс, взял оттуда пачку сотенных и сунул в нагрудный карман куртки. Он сказал, что мы можем пойти вниз, в ресторан, и принять для бодрости несколько рюмочек, прежде чем мы окончательно оставим город Сейнайоки его жителям. Я ответил, что мне сегодня предстоит вести машину и иметь неприятности с дорожной полицией не хочется. Тайсто знал, что на Американском континенте любой может вести машину, даже будучи в легком подпитии, поскольку там все законы помягче и обеспечивают каждому гражданскую свободу. Он пообещал снять туфли, как только судно отойдет от финского берега, и стряхнуть с них все пылинки Старого Света до единой, подобно тому как поступили святые апостолы в одной из библейских легенд.
Я прилег на кровать и велел Тайсто прекратить скакать и стучать ногами об пол, пока служащие гостиницы не явились проверять, что за люди расшумелись в номере. Тайсто сказал, что он казацкого рода, мол, в тысяча восьмисотых годах в доме его предков были на постое казаки, посланные русским царем усмирять Южную Похьянмаа, и в роду существовало такое предание, будто какому-то из парней с Дона удалось плеснуть в кровь предков Тайсто кофейную чашку крови степных народов. Эта кровь в жилах Тайсто заставляла его двигаться быстрее, чем двигаются обычные финны — хямялайсцы и другие. Эта кровь придавала его действиям прямолинейность, которой нет у мужчин других финских племен.
О своей казацкой крови Тайсто говорил и раньше, так что ничего нового в этом для меня не было; несколько лет назад, после тяжелой автомобильной аварии, он попал в Сейнайоки в Окружную больницу, где ему вкатили литра два консервированной крови, которая, как он считал, разжижила его, казацкую. За последнее столетие от чашки, плеснутой в кровь
