Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И захочет ли когда-нибудь – большой вопрос.
– Ну да, – медленно произнес Илья, – вопрос. А нам что остается, Коля? Надеяться и верить. – Он невесело усмехнулся. – Верить еще одному военному инженеру, который писал, что красота спасет мир. И приумножать эту самую красоту. Или не мешать ей хотя бы. Ты как, веришь?
– Да не особо, – ответил моряк.
– Вот и я не особо. Но больше вроде и верить нечему. Приходится веру бинтовать – в какой-то такой идеализм. Ну что спасет, если не красота? Внеземной разум?
Они замолчали, как будто оба задумались. Стало слышно, что откуда-то сверху, из невидимого радио, в купе все еще приглушенно сочится чистая музыка. Илья слегка запрокинул голову, подставляя лицо ее приятной прохладе. Сосед отвернул крышечку фляги, плеснул в стаканы.
– Дети, – сказал он. – То, что у нас есть дети. Что вообще в мире есть дети.
Илья пристально взглянул на собеседника. Николай улыбался просто и открыто, кажется, сам себе, какому-то своему воспоминанию.
– У тебя есть?
– Нет. – Илья мотнул головой.
– А у меня дочке четыре, пятый, – сказал моряк. – Подрастает. Хотим теперь с женой еще одного или двоих.
– А почему с собой-то их не взял?
– Ха, так здесь же круиз только для взрослых! Ты забыл?
Илья хлопнул себя по лбу и развел руками. Забыл.
– Да и потом, девчонки мои сами сейчас на каникулах. У меня жена из Полтавы, так что они каждый год пару-тройку раз ездят туда бабу с дедой навестить. А я… мы в Петергофе живем, у нас через дом турагентство, вот я и присмотрел себе у них такое развлечение. Пока тишь да гладь и на службе, и в квартире.
Илья взглянул на внутренние часы, подумал, что пора бы и честь знать.
– Ну что, Коль, – предложил он, – давай, может, на посошок? За то, чтоб однажды какому-нибудь умнику пришло в голову, что же все-таки простому и незамысловатому человеку в этом кручёном мире делать.
– А тут как раз таки ничего нового за тысячу лет. Мне комбриг, знаешь, перед первым выходом так сказал: и для простого человека, и для сложного – все одинаково. «Стой не кренись, Никола Морской с вами, дэчэдэ бэчэбэ».
– Как?..
Николай усмехнулся.
– Это чтобы кратко. Чтобы крепче. Навсегда чтобы в голову вбить. Делай что должен. Будь что будет.
Илья открыл дверь в седьмое купе. Бумажный лист так же лежал в центре столика. Маши не было. Собственно, он знал заранее, просто не слушал себя.
Он вышел и направился по коридору, чуть пошатываясь то ли от хода поезда, то ли от разговора с молодым инженер-майором. Стучал по очереди в каждое купе. В пятом ехала пожилая семейная пара. Та самая старушка, что выбрасывала мусор, полушепотом подтвердила: кажется, да, за ними стояла на посадку похожая по его описанию девушка. Дед ее, оказалось, ничего не помнил – кроме того, что все время ожидания на платформе волновался, не забыл ли он дома билеты и документы, а жена безуспешно пыталась объяснить ему, что их документы и билеты у нее. Они долго подбирали свое последнее путешествие – и остановились на выборе круиза внутри эскиза, на странствии, сказали, по линиям того будущего, где никого из них, никого из нас уже нет в живых. Поблагодарив стариков за совет обратиться напрямую к начальнику поезда через голову проводницы, Илья двинулся дальше. Он шел, еле переставляя ноги, он мчался сломя голову туда, где глубоко за полночь они пили вино с дождем на ротонде, где небо и ночь опускались так низко, что, если выключить лампу и вместе взобраться на деревянный стул («Осторожно, держись за меня, да держись же» – в темноте уронили что-то, хохот посыпался, разлили смех), можно было запрыгнуть на это ночное небо, как на верхнюю полку в поезде дальнего следования. В четвертом купе две студентки с короткими стрижками, прижавшись друг к другу, смотрели в полной темноте какой-то сериал на планшете. Одна из девушек показалась ему в луче коридорного света чем-то мимолетно похожей на Машу, выражением лица или как она наушники снимала, что-то такое неуловимое. В следующем купе сидела одинокая дама неопределенных лет и читала журналы, на столике перед ней был разложен, похоже, недельный запас питания. В первом ему поначалу долго не открывали, потом оттуда выглянул молодой парень, совсем еще мальчишка, на вопрос Ильи он отрицательно покачал головой. И быстро задвинул приоткрытую дверь обратно до щелчка.
Проводница была на месте, она внимательно выслушала его просьбу, записала в блокнот и повторила. Два двойных кофе, без сахара, без сливок, в третье купе. Хорошо, я скоро вам принесу.
9В понедельник после уроков Маруся еще на школьном дворе подотстала от девчонок, спешивших по домам обедать, одна перешла по мостику овраг и поднялась через солнечный проулок к «венским» домам. Во дворе на детской площадке возился со смешным щенком малой народец – несколько дошколят под присмотром двух бабушек, что-то обсуждавших на скамеечке. До Маруси им дела не было, и она с уверенным видом прошла в парадку. Половину воскресенья она штудировала со словарем магическую книжку и сегодня очень хотела изучить синюю колоду – колоду мастера воздуха, владыки иллюзий и контроля. Наверху все было прежним: тихим, затхлым, уже по-домашнему привычным. Она пробралась к своему заветному месту у окна. И вдруг, задохнувшись, застыла в шаге от ящика с песком. На крышке напротив ее равнины теперь лежала земля островов. Путь Марусиной священной кошке преграждала руническая стена.
Такой ужас она испытывала прежде единственный раз в жизни, и ничего жутче не было никогда. Той зимней ночью почти два года назад она проснулась и через зал, где спала бабушка, тихонько прошла в уборную, а оттуда на кухню – выпить воды. В родительской спальне, где стояла и Сережкина кроватка, было тихо. Свет в коридоре она не включала, за окном кухни неподалеку горел уличный фонарь, белоснежный декабрьский воздух рассеивал его свет – и воздуха, и света казалось достаточно, чтобы разглядеть чайник и налить в кружку воды. Было прохладно, Маруся хотела скорее вернуться под теплое одеяло. Но уже в дверном проеме своей комнаты, где-то на границе между явью и сном, она остановилась – вдруг узнав в полумраке, что в ее кровати спит маленькая девочка. Она сама. Почувствовала, как спящая посапывает во сне, опознала, не подходя, ее затылок и руки, обнимающие подушку. Она спала в своей кровати. Она стояла в дверях комнаты. И не могла пошевелиться. Выключатель был под рукой, но свет нельзя включать. Что будет, если спящая девочка проснется, повернется, взглянет на нее? – мелькнула мысль. Маруся поняла, что их сердце просто разорвется от ужаса в то же мгновение. Она села, прислонившись к дверному косяку, стараясь не дышать даже внутрь, сжаться меньше себя, не шевельнуться. Так и уснула тогда прямо на полу, а потом что – не отец ли отнес спящую дочку в кровать?.. Он пожурил ее утром, зачем улеглась зимой на голых досках, да еще и в дверях, но что она могла тогда ему ответить? Никому ни в прошлой, ни в этой, ни в любой будущей жизни рассказать о таком было невозможно.
И вот теперь здесь, на чердаке, она замерла, как той ночью, будто прибитая к воздуху, не имея никакой физической возможности пошевелиться. Кто-то, значит, знает, что она ходит сюда. Кто-то, значит, смотрит за ней. Разглядывает со стороны чародейскую девочку. Издалека или поблизости? А что, если он и сейчас тут, за спиной, в полумраке? Что ему надо от меня, зачем он меня выслеживает? И нельзя ведь даже оглянуться, осмотреться. Однако в самой глубине своего страха Маруся чувствовала какое-то крохотное пульсирующее и сладкое ядрышко, чувство тайны, необыкновенного, чувство чуда. Она стояла и просто смотрела на лежащие друг напротив друга картонки. Потом шагнула вперед, чуть наклонилась, задержав выдох, протянула руку и выложила на поле свою вторую землю. Затем коротким взмахом указала белой компаньонке цель для атаки. И замерла в ожидании того, что сейчас должно случиться, – плохого, страшного, хорошего, злого, счастливого, любого. Однако
