Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков

– Она не поехала, – сказал Илья. – Неотложные дела появились.

– Эх-ма, что ты будешь делать с этими делами! Досадно. Илюх, ты не унывай – если что, подтягивайся к нам всегда. Зря, что ли, встретились в этом турне?

– Да я найду, чем заняться, Данилыч. Ноут у меня с собой, пока буду писать.

– Точно! – Он вдруг протянул Илье лапищу. – Мы же, по сути, с тобой теперь в одном ремесле. Только ты, понятно, профессионал, я – больше так, любитель. Для души. Ты романы пишешь или что там, твои человеческие симфонии. А я вот свою Мирку.

Илья от души расхохотался. Легонько хлопнул по ладони.

– Вот это, брат, ты загнул! Симфонии. Для этого есть другие люди, управляющие целыми историями – и работают те люди эпические полотна. Симфонии – да, для человеческих оркестров. А у меня дыхание короткое – я и пишу на заказ песенку, фаюм. Мотивчик, какой насвистывают по дороге от дома к метро.

– Слушай-ка, Илюха! – Данилыч схватился за голову, будто подсекая внезапно клюнувшую мысль. – Мне тут одна юная леди подсказывает, я ж к тебе чего долбился-то, звонил-писал? У меня зимой начальник отдела на пенсию выходит. Он мужик дельный и чистосердечный. И я хочу ему какой-нибудь подарок, сюрприз сделать на память… необычный. Ну так, чтобы не просто съел-выпил или на полку положил. И я что удумал. Ты можешь о нем вот такой свой рассказ написать? Только чтобы была прямо вещь – мощь. Очень надо.

– А он сам об этом твоем замысле знает? – уточнил Илья.

– Нет, конечно, ты что! Разве это сюрприз был бы?

– Ну тогда увы. Не могу. Во-первых, мне надо будет с ним сначала встретиться, может, не один раз. Опросник там, интервью, много чего. У меня свой протокол.

– А без этого никак? Я тебе всю инфу дам.

– Никак. Прямо твердо никак. Я не биографии для ЖЗЛ пишу, зачем мне твоя инфа. К тому же есть еще и другое. Данилыч, ты меня прости, но ты по деньгам не потянешь.

– Даже если как другу со скидкой?

– Даже если как другу.

– И сколько это? Просто, чтобы я понимал. Вдруг я загорюсь и второй раз в жизни кредит возьму. Какой-нибудь там льготный.

Илья сказал сколько.

– Я с этого живу, не обижайся.

– Вот и донышко уже. – Данилыч глубоко вздохнул и разлил остатки. – А сока еще полкоробки. Может, тогда в вагон-ресторан двинем?

Никуда, конечно, Илья с ними не пошел. Вернулся в свое купе и завалился спать. Проснулся часа через три, полежал наедине с собственными дыханиями, с движением летящего в подземной ночи поезда. Тут состав начал плавно тормозить, коротко остановился и почти сразу же двинулся в обратном направлении. Видимо, сейчас он накручивал кэмэ по действующим прямым линиям, и на стрелках конечных станций маневровые машинисты передавали управление из головы в хвост или наоборот – Илья мельком читал что-то об этом в круизной брошюре. Градус уже выветрился, как и сон, в головах постукивало. Он включил верхний свет и достал из рюкзака ноутбук. Там под крышкой, подалеку от нынешних мест, город плыл сквозь прохладный и прозрачный сентябрь, подобно старинному кораблю на иллюстрации.

В один из дней на каникулах в раскрытую дверь чердака за ней шмыгнула большая кошка, трехцветная, счастливая. Маруся и не приметила ее поначалу: кошка, наверное, ныкалась на верхней площадке где-нибудь за ящиками, а когда почуяла, что из открытой дверцы пахнуло теплом, – скользнула внутрь вдоль стены. Кошка подошла, когда девочка сидела у ящика и раздумывала над своим ходом: один был не лучше другого. Когда бестия запрыгнула на крышку и села напротив, совсем близко, от неожиданности Маруся вздрогнула и едва не вскрикнула.

Она инстинктивно прикрыла рукой карты на поле. Эта же шкура все здесь может перемешать или утащить, мелькнула заполошная мысль! Маруся замахала другой рукой – кошка чуть отстранилась, но уходить не хотела. Пришлось невежливо столкнуть ее с ящика. Кошка возмущенно мяукнула, но обратно запрыгивать пока не стала. «Иди отсюда, пшла, брысь!» – страшно зашептала Маруся. Бестия обошла ее сторонкой и спокойно направилась к сложенным в штабель доскам, ловко запрыгнула на них и устроилась наверху, свернувшись калачом. Что же делать с ней? Ведь не оставишь тут! Маруся переживала больше не за глупую кошку, а за беду, которую та могла натворить с ее партией. Ни рюкзака не было с собой, ни бумажки, чтобы записать позицию, – ничего, одни бестолковые коньки. Она взяла шапку и, устрашающе ею размахивая, пригнувшись, двинулась к нахалкиному укрытию в дальнем углу.

Сколько она с ней тогда провозилась! Шуметь, греметь было нельзя, кошка попалась глупая и упрямая, дверь надолго тоже открытой не оставишь… И все же в конце концов Марусе удалось-таки выпроводить эту халду с чердака. Сама она протиснулась следом в едва приоткрытую дверцу, бросила злющий взгляд на свою врагиню, которая как ни в чем не бывало сидела невдалеке на площадке и разглядывала взъерошенную, вспотевшую, смешную девчонку. Маруся закрыла замок и, вешая ключ на железный крючок, подумала: не украдет уж, наверное, – высоко.

И только дома, перекладывая в памяти воображаемые картонки и раздумывая, что же делать дальше, маленькая картежница вспомнила, что ход-то свой она так и не сделала.

Но тогда обошлось, на следующий день позиция не изменилась. Таинственный соперник-мироходец не стал пользоваться нечестным преимуществом. Он терпеливо ждал ее решения.

Третья партия вышла долгой. Маруся сопротивлялась уже уверенней, к тому же она взяла теперь в привычку разбирать дома свои ходы и ответы противника, просчитывать варианты. Еще пока не всегда ей удавалось предвидеть встречный ход, но, когда получалось и на следующий день она наяву видела, что на поле произошло именно то, что должно было произойти по вчерашним расчетам, – тогда она чувствовала внутри какую-то странную силу. И надежду, что теперь-то ее так просто не провести.

В один из вечеров она столкнулась во дворе, у высоченных, почти скрывавших забор сугробов, со Стариком. «Маша, ты что тут делаешь так поздно?» – строго спросил тот. «Здравствуйте, Иван Яковлевич!» – она попыталась выиграть секунду, чтобы выдумать ответ. Англичанин покачал головой и неожиданно улыбнулся. «Вообще-то мы днем в школе виделись». – «Так теперь же вечер, – нашлась она, – по правилам можно заново здороваться. Я просто гуляла… по миру. И теперь вот возвращалась, решила мимо вашего дома пройти, двор здесь у вас красивый». – «You were just walking, yeah… – Старик смотрел на нее и все так же престранно улыбался. – А уроки кто будет за тебя делать – Джейн Остин? Или Джейн Эйр? У вас завтра первая смена, ты помнишь?» Учитель внимательно смотрел на смущенную девочку и, вот ведь, вдруг пригласил ее, раз уж встретились, домой – выпить чаю с тем самым объеденным дедовым вареньем. И отказаться было бы подозрительным, ну и да, не хотелось отказываться.

О чем они тогда говорили? Кажется, Старик рассказывал о родителях, о деде, которого вот на днях должны положить в больницу и за которого он очень беспокоится. Об их школе, какой она была в его годы. («Сюрприз – ровно такой же! – с усмешкой воскликнул он. – И даже почти все мои учителя еще у нас в строю».) Расспрашивал Марусю о ее семье, о ней самой. Сказал, что завидует ей, потому что всегда очень хотел младшего брата или сестричку. Но увы. («Да чего уж хорошего», – буркнула под нос она.) Хорошо, а если бы у тебя имелось прямо сейчас три желания, Маша, как в сказке, – что бы ты загадала? Она ему не сказала, отшутилась как-то, а сама подумала. Чтобы все были навсегда живы. Чтобы жизнь была добрая и радостная. И – ну не знаю. Чтобы он был счастлив, что ли, – подумала.

Зима отступала из города, первые проталины появились на полуденном солнышке, когда однажды поднявшись на чердак, Маруся обнаружила, что ситуация на поле не изменилась. Ее противник не сделал никакого хода. Позиция не выглядела сложной или опасной, вряд ли он мог взять время на размышление, и это казалось странным. Ладно, подожду и я, ты же меня ждал, – решила она в тот раз. Но и на следующее утро, когда Маруся пришла перед школой, карты лежали в том же самом порядке и в том же самом количестве, что и вчера. Что и позавчера. Значит, случилось непредвиденное, только бы ничего плохого. Она не знала, с кем играет, но сокрытый этот противник теперь был ей ближе всех подружек – и школьных, и соседских; ближе, пожалуй,