Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло две недели дней, в которые синие не делали хода. Поначалу Маруся недоумевала, потом тревожилась, потом злилась, что обведена вокруг невидимого пальца, а потом уже и думать об этом почти перестала. Хватало ей забот: дома заболели бабушка и Сережа, который несколько ночей подряд от жара и сам не спал, и другим не давал; в школе Старик взял отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, а заменявшая его пожилая англичанка под конец четверти зачем-то завалила класс контрольными. В субботу после уроков они пошли с Диной вдвоем смотреть на ледоход и вернулись поздно, так что в третий дом она не заходила. Маруся вспомнила об этом в воскресенье с утра, но как-то лениво и даже безразлично – и так понятно все. Решила: завтра последний раз гляну – и хватит, а то как дурочка какая-то бегаю.
Но в понедельник она обнаружила, что на поле сражения появилась новая островная земля и синий мироходец назначил блокирующих. Маруся довольно ухмыльнулась, выложила придержанную, заветную карту чар, обездвиживающих всех противников, не позволяющих им даже пошевелиться. И решительно двинула свое войско в атаку.
Это лишь кажется, будто дом всегда один и тот же. Если отложить – теперь вперед – еще полвека от дней этой истории или от наших нынешних дней и взглянуть на проходящую мимо старых «венских» домов пожилую Марусю, одну ее мы и узнаем. Все снаружи изменилось, а она внутри нет. Составляющие ее буквы в текстовом процессоре на экране ноутбука кажутся пылинками, случайно выхваченными из небытия лучом внимательного взгляда. Они обрастают расширяющимся миром, где слышна улица за пыльным стеклом чердачного оконца, где длятся незнакомые прохожие на улице, шумные автомобили, деревья, весь тот город, и высокое небо, и дом под высоким небом со всеми населяющими его людьми, и кошками, и святыми ангелами, где мечтательная девочка с закрытыми глазами пристально смотрит сверху вниз, не отводя взгляда от себя самой.
Она еще раз мысленно кивнет тому высокому окну и пойдет дальше. А домашней ночью, прибирая в жестяную коробку от подарочного чая свои сокровища – немногое, что сохранилось: несколько писем, большие наручные часы с навсегда остановившимися стрелками, черно-белую фотокарточку, брелок в виде крохотной маски Вольто, чародейскую карту из венской партии, в которой она почти держала в руках вожделенную победу, – прибирая все это, она положит сверху и слова, произнесенные однажды зимним вечером: «Из всех историй, что случаются, всегда выбирай для себя самую необыкновенную, Маша».
Часть третья. Испытатель
Между тем современники стареют и умирают, предания исчезают, в самих свидетелях и очевидцах память былого тускнеет, и к истине, искажаемой изустными рассказами, примешиваются постепенно вымыслы и прикрасы, которые так легко прививаются ко всякому великому происшествию, много занимавшему собою умы.
БАРОН МОДЕСТ КОРФ.ИСТОРИЧЕСКОЕОПИСАНИЕ 14-ГО ДЕКАБРЯ 1825-ГО ГОДА И ПРЕДШЕДШИХ ЕМУ СОБЫТИЙ1«Начать с того, – декламировал он слова Пестеля, – что мне уже от первых лет сознательной жизни не нравилось собственное имя. Мне хотелось бы, чтобы батюшка нарек меня, своего первенца, не в честь государя наследника престола цесаревича Павла, а в честь государя императора Петра Великого, историями о подвигах которого я зачитывался. Но батюшке моему, видите ли, благосклонность будущего властелина была куда важнее героических мифов о властелине покойном. Так что совершившегося вне моей воли прошлого не дано было мне изменить». Ну уж нет, это точно не пойдет! Илья вспомнил, о чем говорил ему Комарович. Вернее, о чем говорил Комарович, озвученный ровным, магнетическим голосом Арины: «Я не верю в переселение душ. Не нужно перевоплощаться в вашего персонажа. Наоборот, вы должны полностью залить его в себя. Перемешать внутри и хорошенько взболтать». Да, Илья понимал, как это. Таким перемешанным и взболтанным он физически чувствовал себя в первые минуты утра, когда будильник, случалось, выдергивал его из глубины сновидения: сам не свой, сам себе чужой.
Он вернулся к зеркалу. Соузник ободряюще кивнул ему и прикрыл глаза. Поехали заново. «А кто меня спрашивал, понравится мне или нет? Отец давно решил для себя, что назовет первенца Павлом в честь цесаревича, – ну и назвал. Он рассчитывал поиметь с этого дивиденды в будущем. А вот мне бы задним числом хотелось родиться с именем Петра – в честь Петра Первого. Но ребенок бесправнее раба, мы всегда в полной власти взрослых. Не знаю, может, эти обстоятельства и сделали меня с детства непримиримым врагом тирании».
Хотя Володя, например, решительно утверждал, что ровно наоборот: это они, взрослые, в полной нашей власти. Братьев Пестелей было четверо: Павел, Борис, Владимир, Александр. Но двое – Поль и Воло звали их в семье – с младых ногтей были больше, чем братья. Товарищи. Соучастники. Четыре года отрочества провели они вдвоем в Германии у бабушки, вместе окончили в Дрездене гимназию. Вместе воспитывались в Пажеском корпусе. И к Союзу спасения, а затем к Союзу благоденствия принадлежали они вместе. Игрой случая полковник Пестель оказался-таки четырнадцатого декабря на Сенатской площади. Только вот не в мятежном гвардейском каре, а в строю частей, присягнувших великому князю Николаю Павловичу, стоял он – тридцатилетний полковник-кавалергард Владимир Пестель. «В этот день, – Илья помнил, как когда-то прочел эту фразу у Гордина, – люди оказывались по разные стороны черты достаточно случайно». Прежнее участие гвардейского полковника в тайных обществах, которое, разумеется, вскрылось во время следствия, по высочайшему повелению было оставлено без внимания. «Пестель, я тобою очень доволен, надеюсь, что ты будешь мне и вперед так служить, как ты служил по сию пору, – сказал ему Николай в январе, отозвав однажды в сторону после парада. – А насчет брата будь покоен и успокой отца». На следующее утро полковник Пестель писал родителям: «Я поцеловал руку императора, он потрепал меня по плечу и удалился. Радость от этих слов меня чуть не задушила. Я подумал сразу же о моих дорогих родителях, о счастье дать им некоторое утешение в горе. Именно по воле самого монарха я осмеливаюсь вас успокоить относительно судьбы вашего дорогого сына, дорогого брата, которого я так люблю и который, будучи, быть может, осужден обществом, не станет для меня менее дорогим. Мне хотелось бы, чтобы вы могли видеть лицо императора, когда он говорил со мною. Это выражение участия и просветленности, которое проступало в каждой черточке его лица, сказало мне в тысячу раз больше утешения и надежды, чем лестные слова, которые он мне адресовал». Полгода спустя Поля вздернут на виселице, наспех сколоченной на кронверке Петропавловки, а Воло будет зачислен флигель-адъютантом в свиту Его Императорского Величества. У него впереди еще четыре десятка лет, долгая жизнь. «Печальная известность, приобретенная его братом, не помешала его служебной карьере», – напишет о нем впоследствии автор некролога. И это чистая правда: взошедший на вершины карьеры Пестель – генерал-лейтенант гвардии, сенатор, действительный тайный советник. Богатств особых, впрочем, он так и не нажил. По воспоминаниям современников, всегда оставался человеком высокой честности, порядочным и рыцарски благородным. Ум, добрый нрав и терпение вознаграждались любовью подчиненных; красота лица, изящество и страсть к танцам обеспечивали ему успех у прекрасного пола. Увы, его семейная жизнь не сложилась счастливо, с женой Амалией Петровной, которую брал он замуж по страстной любви, все кончилось полным разладом, двадцать лет супруги жили порознь, умерла она раньше него, детей у них не было. В последние его собственные дни воображение или воспоминание уже несколько раз рисовало тяжелобольному Воло, едва-едва встающему с кровати при помощи старого денщика, одну и ту же зловещую картину. Раннее июльское утро, прозрачный ветерок с Невы, связанные люди в накинутых на головы мешках выставлены в ряд поверх скамьи, мужик в длинной
