Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но братья меня не слушали, у них были твёрдые зарплаты, а меня уже задним числом лишили олигархических денег. Передовая вышла. Без всяких там сомнений — зато с открытием.
Вообще журналистика, особенно столичная — дело большого апломба. Другой мой коллега как-то писал патетический текст о евреях. Евреи, если кто не знает, вообще такая тема, как начнёшь про них что-нибудь говорить, сразу попадёшь в дурацкое положение. Ещё хорошо, если не отпиздят. А ведь отпиздят за милую душу — не те так эти.
Такая это тема, да.
Но один вдумчивый человек обладал к тому же некоторым бесстрашием. Он написал всё же про евреев. И написал он следующее: «Известно, что еврейская государственность теологически связана с иерусалимским храмом. Второй храм воздвиг Ездра, вернувшись из Вавилонского плена. В 70-м году его разрушил Тит Ливий. После неудачной попытки его восстановления при Юлиане Отступнике евреи согласно их традиции принуждены оставаться без храма и без своего государства вплоть до прихода «машиаха», мессии»…
Помню, взяла меня некоторая обида. Потому что Тит Ливий ни в чём дурном не был замечен, потому что у него было алиби — так как время его жизни было ограничено от 59 до н. э. — н. э. Не говоря уж о том, что он был мне люб тем, что написал «Историю города Рима» — 142 книги «От основания города» до 9 года.
Вся журналистика построена на том, что жизнь вынуждает писать ради красного словца, приврать и приукрасить.
Один мой бывший начальник как-то учил меня жизни. Он сидел и говорил:
— Журналистика, это такая вещь, в которой надо делать деньги из того, что обижаешь других людей.
Я к тому времени видел много профессий и вещей, которые иногда состояли в том, что других людей просто убивали. Да и вообще, у меня была своя цена поступкам.
Проверка каждого слова, каждой метафоры — дело для интеллектуального журналиста зряшное — он часто притворяется писателем, смешивает карты, прячется от ответственности. Зато он, безапелляционно и уверенно начинает учить. Нет, конечно, бывают опечатки. «Держали корректуру девять раз, но на титульном листе было напечатано «Британская энциклопедия». Это меня не обижает.
Это пусть обижает того шофёра, про которого сделали огромную статью с гигантским портретом. У шофёра был большой стаж безаварийной работы и статья называлась «Сорок лет не пердел». Так было написано поперёк портрета. Говорят, шофёр оставил город вместе с семьёй.
Меня обижает апломб, сводящий цветущую сложность мира к унылым лозунгам. И мне очень обидно, когда пишущие люди не отвечают за свои слова.
Мне скажут, что всё это банально. Так и что ж. Всё это надо говорить раз за разом, за завтраком, и ещё раз — перед тем, как садишься за клавиатуру. Потому что ты можешь ошибиться сам, даже наверняка ты что-то перепутаешь, но пусть это будет больно. Пусть тебе будет мучительно стыдно за то, что ты написал глупость, соврал красуясь, радостно и по службе. Я, собственно, не о чёрном пиаре, заказных статьях и травле диссидентов в партийной печати. Я о тривиальном невежестве.
Мне скажут — а сам-то? Сам-то ты как? И мне надо признаться, что бессмысленная тяжесть слова и постоянные проверки ужасно тормозят мою буквенную жизнь. Оттого хлеба с маслом в моём доме недостаточно.
Но есть и про меня славная история. Однажды, когда я был похож на бабочку в коллекции, и лежал на больничной койке, привязанный хитроумными верёвочками, пришлось мне писать о детской литературе — написал я о любимом мной писателе Ковале один текст, а о о детской литературе вообще — другой. По существовавшим тогда правилам, один текст должен был быть подписан псевдонимом. Я отослал сослуживцам оба, им самим предоставив решать, что и как называть, и как подписывать картинку. Кто это сделал за меня — я до сих пор не знаю.
Иллюстрацию, впрочем, придумал я — мы кадрировали Сикстинскую мадонну, оставив от неё только двух задумчивых ангелов, смотрящих вверх. А подпись я сочинить забыл, оставив всё на коллег.
Прошло года два. Я пришёл в гости к своим друзьям — высокообразованным искусствоведам. Они были ласковы ко мне, чесали за ухом, наливали и накладывали.
— Знаешь, — сказали они мне. — Мы, кстати, прочитали твою статью о Ковале. Хорошая статья. Но, какие, право, мудозвоны работают у вас в редакции!..
— А что? — с недоумением спросил я.
— Да вот рядом с твоей была там статья о детской литературе… Мудозвон её и писал, да.
— Дурная?
— Да нет, ничего особенного. Но подпись-то, подпись под картинкой… Там, знаешь, два ангела из Сикстинской вырезаны и написано: «Даже ангелы Микеланджело с тоской смотрят на будущее детской литературы».
Я промолчал.
Извините, если кого обидел.
11 мая 2004
История про длинные ноги
Как-то, давным-давно, я пошёл на какой-то день фидошника. Тогда я дружил с несколько суровой барышней, и, чтобы отвлечься от мыслей о ней, отправился на компьютерную выставку в странной компании. Я брёл по нагретому солнцем бетону и вспоминал, как несколько суровая барышня как-то сказала, рассматривая себя в зеркале:
— Красивых ног не бывает много, не правда ли?
И вот, я смотрел на разные диковины, а потом забрёл на выставку разной бытовой техники. И там, среди интеллектуальных чайников и самонаводящихся бритвенных станков, сидела девушка с длиннющими ногами, которые она ещё и вытянула. Ноги были такие длинные-длинные, длиной в две комнаты. Они были очень красивы, но всё-таки хармсовская длинна — это было несколько чересчур. И производила девушка с длиннющими ногами очень странное впечатление — она похожа была на какую-то членистую и суставную машину из «Звёздных войн», малоподвижную, с крохотной головой-башенкой наверху.
Поэтому я очень испугался и случайно упал в стоящее рядом массажное кресло, которое сразу затряслось, задёргалось и начало само меня массировать. Видимо, кресло думало, что я его куплю, и старалось вовсю вилять хвостом, как ничейная собака в приюте.
Внутри кресла, под моей спиной что-то каталось и постукивало меня по хребтине. Это напоминало землетрясение, были утеряно доверие к свойствам поверхности.
А вокруг стоял шум — девушка с длиннющими ногами решила выйти покурить, и её ноги струились по выставочным залам, как два мультипликационных удава.
Я закрыл глаза, хотел было заткнуть уши, но руки оказались прижаты специальными ремнями. Стук-постук, раздавалось снизу, цок-поцок — звучало над ухом, а в голове крутилось:
