Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

на олене спим, а едим мясо, уж не обессудь, нам ягоды – без охоты, ведь у нас от них, пожалуй, несварение случится; – прорубим проспекты в тундре, – захлёбывался Берзинь, не вникая в смысл реплик, – пустим легковые автомобили, грузовики, трамваи… а потом и поезда! легко будет тогда оленей пасти! – погрузил стадо в вагоны – и на юг! погрузил в другие вагоны – и на север! – а вот сказывают, – снова вышел какой-то местный русский, – будто бы ваша власть женщин сообча пользует… ну бывает у чукчей по две жены али по́ три, так ведь это редкость, вы ж, поди, всех женщин-то того… – как это? – вдруг услышал оппонента Берзинь, – как это того? нет у нас такого, каждому мужику – свою жену… а детей, впрочем, станем забирать! ну чему, посудите сами, вы их тут научите? оленьим быкам хвосты крутить? мы ж для них интернаты выстроим, русскому языку научим… арифметику узнают! – чукчи зашумели разом, заволновались, и уже злобные выкрики послышались в толпе… да что такое? – спросил Берзинь, поворотившись к дяде Богдану, – лютуют, – отвечал тот, – не хотят детей давать… как не хотят? – изумился Берзинь, – мы же для них, всё для них… в этот миг вышел к коммунарам старик-чукча и принялся что-то быстро говорить, размахивая руками перед самым носом Берзиня; – что тебе? – спросил комиссар; не хочет в дома, – перевёл дядя Богдан, – не пойдут, говорит, чукчи в дома, в ярангах же привыкли; – как не пойдут? – взъярился Берзинь, – мы ж тут для них… пойдут, как миленькие пойдут! а не пойдут, так мы их загоним! счастья своего не видят! загоним их в счастье! как же не пойдут! бунтовать? пусть рискнут бунтовать! у меня вот для них! – крикнул он уже в полный голос и воздел револьвер к мутному небу… тут старик-чукча подошёл к нему совсем близко и стал выкрикивать прямо в лицо какие-то горькие слова, разбрызгивая слюну с синих губ и ещё сильнее жестикулируя… комиссар побледнел… он смотрел в лицо чукчи и видел его слезящиеся глаза, подёрнутые гнойной плёнкой, влажный рот с чёрными корешками подгнивших зубов, седые волоски редких усиков… рот двигался, губы извивались, – Берзинь, словно заворожённый, смотрел, держа револьвер возле груди и положив его на́ сердце, словно клялся в верности своим идеалам… марковцы, продолжая шуметь, слегка подались в сторону пришлецов, и дядя Богдан с сыновьями инстинктивно отшатнулись, – Берзинь снова забурчал и, уже не в силах прекратить, вытверживал: я заставлю!.. вы не можете мне возражать!.. счастье!.. мы ж для вас!.. тут старик-чукча неловко махнул рукой и задел щёку комиссара, – Берзинь машинально вывернул оружие и… выстрелил!.. раздался грохот, Берзинь вздрогнул, а старик мешком рухнул вдруг к его ногам; ночью в яранге дядя Богдан говорил Берзиню: что ж ты наделал! разве примут теперь новую власть? да и нам бы остеречься, – куда! – сказал Эленди, – буран в тундре! еды нет и собаки стомились, раньше у́тра и думать не моги; Берзинь молча лежал, не вслушиваясь в разговоры, думая о чём-то своём и не понимая, что идёт его последняя ночь, – он был молод, горяч и, наверное, глуп, – революция дала ему случай порешить с десяток людей, которые не могли уже ответить после своей смерти, гибель же старика представлялась ему лишь досадной помехой на пути к цели, однако сами чукчи так не думали: на переломе ночи сквозь завывающий буран они подошли к яранге пришлецов и, проникнув во внутренний полог жилища, вынули из-за поясов чауты… вот где они аукнулись, эти чауты! – как извилиста порой судьба сло́ва! было же сказано: вы-де головы свои сами в Чукотскую землю принесли, вот, мол, и пеняйте нынче на себя, ведь мы вас чаутами, коими по обыкновению езжалых оленей имаем, – передушим… нет бы вспомнить, заглянув в прошлое! не вспомнили! а и как? тихая суматоха случилась в темноте, – чукчи, держа арканы, стали над людьми, примерились и разом накинули им на шеи петли, – все четверо засучили ногами, биясь в агонии и мыча, – через несколько минут утихли… чукчи сняли чауты и молча вышли на метель, оставив внутри шатра мёртвые тела врагов: Эленди с Кеотой лежали совсем рядом, поддерживая друг друга в смерти, как делали это порой и в жизни, дядя Богдан раскинул руки под пологом кладовой, а Берзинь – у входа, как будто сбираясь спасаться бегством… снаружи выл буран, кружа снежные вихри, на многие вёрсты окрест тянулись невидимые в ночи тундровые массивы, засыпанные метровыми сугробами, и, случись человеку в той мрачной пустоте и во вселенской мгле поднять голову, он не смог бы увидеть в бесконечности неба ни одной звезды; к утру, однако, буран стих, и чукчи, втиснувшись в ярангу с убитыми, основательно взялись за дело: дядю Богдана с Кеотой и Эленди вынесли, погрузили поверх нарт и в сопровождении других нарт вывезли на тундру, где, положив головами в сторону севера, взрезали им глотки, чтобы души убитых могли покинуть темницы сирых тел; Берзиня, вернувшись в сельцо, раздели и порубили на куски, уложив в гигантский котёл, купленный полтора века назад на ярмарке в Анюе, мясо съели, а кости, высушив как следует, побросали в мешок оленьей кожи, – местный шаман бил над ними в бубен, и они стали оберегом, – так же точно, как стала оберегом когда-то голова Павлуцкого; кости эти прибрал старейшина рода и завещал своим детям, те – своим и так далее, вплоть до брежневской эпохи, которую ещё называли эпохой о-о-очень развитого социализма, – вот тогда и засматривался я на молодых вожатых, своими очаровательными выпуклостями не дававших мне житья, – и как же мешали мне правильно осознавать идеологический смысл далёких революционных событий их полные ножки, пухлые ручки и лукавые глазки… спустя шесть десятилетий от описанных событий сотрудники Музейного центра Наследие Чукотки выкупили кости Берзиня у потомков старейшины и захоронили их в том месте, где ранее были захоронены тела Марикова и его людей; на берегу залива поставили им памятник – высокий постамент, на нём – Мариков, опирающийся о древко знамени, и напротив, немного в стороне – первые коммунары Ново-Мариинска, романтические герои и беззаветные рыцари нашей революции, – такие именно, какими показал их в одном из своих романов чукотский писатель Юрий Рытхэу и какими вошли они в историю советской Чукотки – пламенными борцами за народное счастье, бескомпромиссными делателями всеобщего благоденствия… зимой, занесённые снегом, закованные льдом и отполированные влажным ветром, фигуры их кажутся замёрзшими заживо маленькими людьми, такими как бы беспризорниками эпохи, породившей своих героев, своих подлецов и перемешавшей их так, что концов не найти… дядя Богдан вместе с другими дядьями дремлет сейчас в сумерках моего фамильного альбома, обложечный бархат которого я осторожно глажу, когда приходит мне в ум странная фантазия говорить с покойниками, открываю альбом, листаю: дед Иосиф, дядя Богдан, дядя Саша и дядя Авессалом, бабушка Прасковья, а вот родители и много ещё вовсе незнакомых мне людей: в песках, под пальмами, в арктических льдах, в безымянной степи на гарцующих жеребцах, в окопах и лазаретах, в солдатском строю, на школьных дворах, в аудиториях вузов, на безымянных вершинах с геологическими молотками в руках, на стройках, в столовых, возле кинотеатров, в нищих послевоенных дворах и на украшенных лампочками улицах… грустная история получилась, да ещё слышу я, как спрашивает меня, подойдя к её финалу, недоумевающий читатель: а почему эскимосско-чукчанская война? вроде не было никакой эскимосско-чукчанской войны, была русско-чукчанская, коряко-чукчанская и Гражданская, а эскимосско-чукчанской ведь не было! отчего? кто ж знает, – говорю я, – разве нам это объясняют? – как мне продиктовали, так я и записал! а дальше – не моё дело; пусть читатели сами уж дойдут, или, может, критики разложат, главное, чтобы диктант этот не попал в школьные учебники, да и не пошёл гулять дальше с моей лёгкой – нелёгкой? – руки… а кольцо Миши Марикова, подаренное ему Еленой Бирич, хранится в анадырском Музейном центре Наследие Чукотки, где на него и сегодня можно посмотреть…

Дядя Авессалом

; метель бесновалась, бросая в людей рои колючего снега, и сквозь эти злобные вихри Авессалом видел: вот от группы фигур, стоящих возле тела вождя, одна отделяется – зыбкая, мутная – и подходит к нему, вынимая из-за