Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

быть по определению благородного разбоя, потому что любой разбой – это насилие, принуждение и мерзость, а у нашего героя ума не хватило думать об этом даже и тогда, когда вездесущий, как всякий мелкий бес, Симон переманил его в свою команду и с ходу пригласил в экс, который он к тому времени задумал: Ленин предложил своему абреку добыть денег на покупку оружия для пролетариата, ибо булыжника в Российской империи сильно не хватало, вот Симон и явился в Тифлис, чтобы ограбить городское отделение Государственного банка; у этой акции была идеологическая предыстория: на пятом съезде РСДРП меньшевики проголосовали против эксов, и в итоге отдельной резолюцией их запретили, более того, съезд предписал распустить боевые дружины, что, однако, не сделали, потому что большевики с этим не хотели соглашаться, – и вот эхо съезда ещё продолжало звучать, – ведь прошло совсем немного времени, – а тифлисские боевики уже разрабатывали план нападения на банковский конвой, распределяли роли и чертили схемы; жили они все вместе на Головинском проспекте в двух полупустых комнатушках, – комнатку побольше занимали мужчины, комнатку поменьше – женщины, существование их при этом было очень бедным, если не сказать вообще нищим, одежду носили они самую простую и не новую, питались скудно, не имея порой даже и обычной еды, что, к слову, не лучшим образом повлияло впоследствии на их здоровье, – большинство из них через несколько лет сгубила чахотка; деньги от эксов имели они огромные, но жили на пятьдесят копеек в день, потому что ненормальный Симон считал: всё добытое, до гроша, следует отдавать партии; все они, включая предводителя, были бессребреники, люди без быта, уюта и явных притязаний, и Авессалом, войдя в их среду, с первых же дней имел возможность наблюдать их вблизи и видеть: они добрые, широкие люди, готовые отдать последнее даже и незнакомому вовсе человеку, – отзывчивость их и искреннее желание всякую минуту посвятить товарищу, помочь в деле или в каком-то начинании, так были приятны Авессалому, что он сразу полюбил свою маленькую коммуну, звездой которой была, конечно, Пация Голдава, сразу расположившая к себе новичка своей нежной красотой, добродушием и весёлостию нрава; Авессалом влюбился в неё с первых дней и уже не мог обходиться без её вкрадчивого голоса и задорного смеха; она была такая ласковая, так томно взглядывала порой из-под ресниц да с таким чувством касалась иной раз руки Авессалома, что он и не знал уж, как вести себя, терялся и бледнел; такими же открытыми, добрыми и на всё готовыми ради ближних были Ваничка и Котэ, – они мало принимали участия в общих разговорах, стараясь всегда и везде оставаться в тени, и мучительно краснели, если приходилось им что-то говорить, – застенчивость их была почти девической… но когда доходило до дела, они преображались: их бесстрашие, безрассудная отвага и беспощадность не оставляли шансов противнику, которому приходилось лишь уповать на божескую милость, ибо стеснительные и сентиментальные мальчишки неожиданно и во мгновенье ока превращались в демонов, в бездушные машины смерти, и тон в таких случаях задавали обычно Симон и Елисо; мечтая сорвать большой куш, группа не считалась ни с чем и шла на любую опасность, но добыча всякий раз была мизерной, из чего Симон сделал вывод: лежащие в банках деньги слишком хорошо охраняются и потому – недоступны; по всему выходило, что деньги следует брать с ходу, в дороге, когда ценности сопровождаются относительно небольшой охраной, – в это время они особенно уязвимы, – находятся вне банковских схронов, свободны от замков и хитроумных сигнализаций; в тонкости планирования операций Авессалом не был посвящён и потому не знал тогда, что его друг Симон в содружестве с неким Леонидом Борисовичем по кличке Никитич разрабатывают три стратегические линии будущих экспроприаций, а лучше сказать – разбоев: серьёзные денежные потоки шли на Батум для Чиатурских копей и других предприятий, в персидскую Джульфу, через которую шло снабжение российских оккупационных войск, и, конечно, в Тифлис, где были сосредоточены основные обороты Грузии; самым перспективным в смысле успешного осуществления эксов был признан Тифлис, – на этом направлении и остановились; создав небольшую сеть осведомителей, Симон вскоре получил информацию о том, что почта пересылает в Госбанк 250 тысяч рублей, которые и решено было взять; 13 июня 1907 года в 9 часов 56 минут банковский кассир Курдюмов и счетовод Головня, погрузив мешки с деньгами в два фаэтона, тронулись по направлению к Эриванской площади, где находилось здание банка и, между прочим, – штаб Кавказского военного округа, что в некотором роде влияло на безопасность движения денег; боевики находились на всех сторонах площади: перед зданием штаба и возле грифонов караван-сарая купца Тамамшева, под карнизом обувного магазина братьев Бадиновых, у стены Европейских меблированных нумеров на углу Дворцовой и возле трамвайной станции против персидского магазина Гаджи Рахманова, а у входа в Пушкинский сад стояла Пация и внимательно наблюдала за находящейся рядом почтой, – едва фаэтоны начали движение, Пация вынула из ридикюля белый платок и поднесла к губам, – движение платка увидел внимательно наблюдавший за Пацией Степко Кицкирвелли, – он достал портсигар, раскрыл его, выудил двумя пальцами папироску и, не глядя по сторонам, степенно закурил; этот сигнал приняла Аннета Суламидзе и немедленно раскрыла свой розовый зонт, который тут же заметили боевики, сидевшие за столиком перед большой стеклянной витриной в ресторане «Тилипучури»… минуту спустя по Эриванской площади с распахнутой газетой в руках продефилировал Бачуа Куприашвили, что не укрылось от внимания стоявших на периферии боевиков; фаэтоны, сопровождаемые двумя караульными стрелками и пятью казаками эскорта с саблями наголо, подъехали тем временем к повороту на Сололакскую улицу, но тут перед ними неожиданно мелькнул Датико и, размахнувшись, бросил плотно перевязанный свёрток с бомбой прямо под ноги лошадей! спустя несколько мгновений прогремели два новых взрыва… следом ещё два! невдалеке рухнул на землю городовой, и один из казаков вылетел из седла, а кассира Курдюмова вышвырнуло из фаэтона взрывной волной… всё окружающее пространство заволокло дымом, послышались сухие щелчки револьверных выстрелов… тёмные силуэты прохожих заметались по площади, и кто-то кричал, кто-то стонал… охрана рассеялась… один из казаков лежал на булыжнике, пытаясь зажать зияющую на груди рану, там и сям видны были безжизненные тела прохожих, обломки фаэтонов, куски обожжённой ткани… пятна крови алели вокруг, и лошади бесновались, дико подскакивая и хрипя в бешенстве… стоя на углу площади с револьвером в руках, Авессалом наблюдал, нервно дрожа, и уже подымал оружие, чтобы сразить одного из уцелевших казаков, но… руки не слушались его, сердце бешено билось, и ладони потели, – выцеливая фигуру казака, он пытался сосредоточиться и заставить себя нажать на спуск… время остановилось, сгустившись в крутой кисель, пропахший запахами динамита, сожжённого дерева и подгоревшей кожи, – прошло несколько секунд, и лошадь запряжки скакнула, пытаясь встать на дыбы, забилась, заскользила копытами и ринулась вдруг к Солдатскому бульвару! – боевики на разных концах площади застыли в оцепенении… деньги уходят! на бешеной скорости фаэтон нёсся вперёд – сквозь крики раненых, клубы дыма и возгласы ярости… грохот колёс бился о стены домов, и лошадь была уже возле края площади… в это мгновение наперерез запряжке бросился Бачуа и, видя, что едва поспевает, вскинул руку и бросил бомбу прямо под лошадиные копыта! – со всего маху загнанное животное рухнуло оземь и забилось в агонии, фаэтон повалился на бок, и к нему ринулся с края площади Датико – в одежде, клочьями висевшей на нём, с испачканным кровью лицом… безумно вращая глазами, он нёсся вперёд, а навстречу ему бежал толстый казак… Датико добежал первым, нырнул вглубь разбитого фаэтона и вцепился в денежный саквояж, который, как нарочно, застрял в обломках, Датико безуспешно дёргал его, и тут подоспел казак, с ходу прыгнувший ему на́ спину; Авессалом кинулся выручать товарища, но споткнулся на полдороге и упал на булыжник… в это время казак уже душил Датико, и Авессалом, упираясь одной рукой в мостовую, другой снова поднял оружие… ствол плясал перед ним, и мушка дрожала, пот заливал глаза, голова гудела, и звуки разгромленной площади ухали ему в уши, а от химической вони взорвавшихся бомб его мутило,