Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

истым патриотом и добросовестным идеалистом, что, однако, не может в свой черёд уравновесить его нетерпимость, непримиримость и жестокость по отношению к врагам; осенью пятнадцатого русские заняли персидский север, и Кучек-хан после короткой передышки вновь открыл военные действия, – громил всех, кто пытался проникнуть в гилянский лес – царских казаков, шахскую гвардию и даже крупные соединения британцев; отряд его насчитывал более трёх тысяч сорвиголов, родившихся и воспитанных на жестоком Востоке – персов, курдов, азербайджанцев, пуштунов, туркменов и талышей, которые ничего и никого не боялись, – обучали их военные советники из Турции и Германии, добавляя в дикие воинские формирования немецкую дисциплину и турецкий порядок; Кучека знала вся Персия, и сторонники у него были как на самом верху, так и среди маргиналов, которые стремились попасть в его партизанские отряды иной раз в самых что ни на есть низменных целях, народ, впрочем, обожал вождя, и не просто любил издалека, а участвовал в снабжении его отрядов продовольствием, одеждой и даже деньгами; везде были у Кучек-хана свои люди, сочувствующие, агенты, разведчики, которые не раз выручали его в трудных обстоятельствах, однако летом восемнадцатого англичане в прах разгромили дженгелийцев и заняли Решт, а через год лесных братьев добили шахские казаки – русские, между прочим, и Кучек-хану пришлось отступить в горы, где он просидел почти год; звёздный час его наступил с прибытием в Энзели советской эскадры, однако и здесь всё было непросто, потому что Советы хотели экспортировать революцию, создать красную республику и быть в ней полновластными хозяевами, а Кучек видел в большевиках только временных попутчиков, хотя и верил в их дружеское бескорыстие, наивно полагая, будто бы, сделав своё дело, мавр добровольно уйдёт, – с какой стати? для чего тратить людей, ресурсы и дефицитное золото? только для того, чтобы помочь национальному лидеру изгнать из страны британцев да утвердить собственную власть? – странно думать, что Кучек мог предполагать такое… около года Авессалом прожил с дженгелийцами, участвовал во всех битвах и даже был ранен, а Кучека наблюдал совсем близко и дружил с ним, всякую минуту пытаясь понять его, вникнуть в его противоречивую натуру, – и не понимал! этот благородный разбойник воевал без оглядки и проявлял порой безоговорочную безжалостность, что не мешало ему оставаться интеллигентом, – покинув Раскольникова и уйдя к Кучеку, Авессалом с изумлением обнаружил в его лесном лагере шестнадцать деникинских офицеров, бежавших из Энзели, – это не укладывалось в революционную логику, и, как комиссар, Авессалом должен был потребовать их расстрела, – но… не потребовал, – зато это сделал Эхсанулла, на что Кучек-хан возразил: эти люди в беде, им грозит погибель, а наша вера предписывает помогать обречённым, но Эхсанулла не хотел согласиться, продолжая горячо убеждать своего командира: мы не можем служить и нашим, и вашим, – коли мы с красными, то белых следует спровадить на небеса, это же враги, они станут сноситься с британцами, с шахскими офицерами, это лазутчики, это динамит под наше движение! – но Кучек был непримирим, говоря Аллах не простит, – и тогда Эхсанулла дождался выхода вождя из леса, – командир повёл небольшой отряд лесных братьев в долину ради диверсионного акта против англичан, – и, дождавшись своей заместительной власти, потащил белых гвардейцев в соседние горы, прихватив с собой взвод оставшихся в лагере стрелков; среди деникинцев случился мальчик-кадет лет пятнадцати, и его взяли заодно с офицерами, – поспевая за ними, он тревожно шептал: куда ведут, господа? и с мольбой заглядывал в глаза взрослым, но они молчали, принуждённо осматриваясь, и только вздыхали украдкой, – их довели до провала возле утёса, который отгораживал сосновый лесок от груды гранитов, и поставили на край пропасти, – Эхсанулла расположил напротив стрелков и скомандовал огонь… мальчик ещё успел упасть на колени и сказать нет, вытянув вперёд руку в упреждающем жесте, но стрелки не́ дали ему воли: вознеся в горизонт свои Ли-Метфорды, они быстро дёрнули воронённые курки: грянул залп, и сквозь прозрачный пороховой дым Эхсанулла увидел, как офицеры один за другим повалились в пропасть… лишь кадет рухнул ничком, и было видно, что не убит… знать, дрогнула рука одного из убийц, не пожелавшего взять греха, но Эхсанулла не стал исправлять выбор судьбы, – подошёл к мальчишке, тронул ногой окровавленное тело и уверенным толчком сапога спихнул в пропасть… хотел бы я думать, что моя авторская воля сгубила кадета и, не желая прослыть жестоким, возможно, сразу и отменил бы страшный вердикт, едва услышав пени читателя, но… я не гляжу за своими героями, а лишь записываю чью-то бормочущую скороговорку, и она – не поток сознания, а банальная божеская воля, или хоть назови её – судьба, назови как угодно, – перемена слагаемых местами на результат не влияет; когда нам твердили, что партия – наш рулевой, а человек – кузнец своего счастья, мы верили желавшим солгать манипуляторам, вовсе не зная своей давно уж означенной дороги, которая хорошо известна была судьбе уже в момент нашего рождения, и так как сослагательное наклонение может быть исполнено лишь на письме, то и шансов у погибшего зазря кадета, получается, не было: родители обрекли его в девятилетнем возрасте, отдав на учение в кадетский корпус, и это заклание волею судеб стало роковым: вот не отдали бы его в кадеты, и он окончил бы штатную гимназию, а там, глядишь, и улизнул с семьёй как-нибудь в Галлиполи, или: пускай он всё-таки попал через Баку в Персию, но не бежал с офицерами в леса, а пробрался бы хотя в Казвин, откуда вместе с британцами дошёл до Тегерана, где поступил бы, например, в шахскую армию… а потом? сколько дорог, одна другой краше! служил бы Ахмед-шаху Каджару, а потом, может быть, – новому шаху и – чем чёрт не шутит! – дожил бы даже до эпохи аятоллы Хомейни! но… автор сей повести – лишь медиум и более никто, человек записывающий и вовсе не имеющий личной творческой воли, – вот бедный безымянный кадет и погиб, едва начав жить, а сделать что-то против этой горестной коллизии, побери меня прах, я не в силах! и так, когда Кучек-хан узнал о расстреле, он снова сказал Эхсанулле: Аллах не простит, но Эхсанулла, услыхав это, взбесился: нету никакого Аллаха! а коли желаешь работать с большевиками, так брось религию! они же атеисты! – в том-то и дело, отвечал Кучек и, расстелив перед своей палаткой потёртый джай-намаз, стал на вечернюю молитву; советская эскадра тем временем продолжала дремать во внутренней бухте, а Раскольников телеграфировал Троцкому: взяв инициативу в свои руки и полагая наступление лучшей обороной, я принял на себя ответственность и предъявил местному губернатору категорический ультиматум – ежели, паче чаянья, ему не нравится наше присутствие, то пусть убирается из Энзели ко всем чертям; сначала я говорил, что действительно красная эскадра явилась сюда исключительно за белогвардейским флотом, однако нынче всё сменилось и мы видим восторженный приём местных жителей, которые просят нас оставаться ради защиты от зверств колониального режима; посему эскадра стоит в Персии, и уже сейчас наши десантные отряды переименованы в Советский экспедиционный корпус, готовый к самым решительным действиям; докладываю вам, товарищ наркомвоен, – Энзели очищен от британских банд, белогвардейских шаек и приспешников шахского режима, – далее потребовал я очистить также Решт, Пирбазар, а Ардебиль, между прочим, уже и так занят мусульманами, и вот испрашиваю вашего приказа, товарищ Троцкий, на продвижение вперёд силою оружия, вплоть до столицы, – Кучек-хан дал своё согласие действовать сообща, а поскольку вождь сей популярен в народе, то никакого труда не составит нам взорвать Персию и сделать её советской республикой, – таким образом беднейшие трудящиеся сами свершат Великую Персидскую социалистическую революцию, а мы, разумеется, останемся в тени, – однако центр не дал Раскольникову сarte blanche и остерёг его от необдуманных решений, с одной стороны желая избежать дипломатических проблем, а с другой справедливо полагая, что командующий несколько лукавит, выдавая желаемое за действительное: в самом деле Раскольников слишком увеличивал угрюмость масс, а официальный Тегеран в то же время был откровенно возмущён хотя и скрываемым, но всё же очевидным вмешательством большевиков во внутренний уклад страны, – добро бы они прибыли, чтобы забрать деникинский флот, – забирайте, нам чужого не надо! – но ведь начались реквизиции,