Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

и, возможно, били, вследствие чего спустя небольшое время она призналась в своих преступных деяниях, а потом в один совсем уж безотрадный день вылила на себя керосин из тюремной лампы да и подожгла, а советские учебники интерпретировали это дело так: героическая революционерка Мария Ветрова, последовательница и собеседница Льва Толстого, 8 февраля 1897 года в знак протеста против тюремных порядков совершила самоубийство, хотя подельники считали это событие никаким не протестом, а следствием мучивших её угрызений совести, – и вот в память отважной народоволки товарищи решили отслужить панихиду, – Мешади и Авессалом организовывали сбор людей, пытаясь договориться с начальством, но не смогли и официального разрешения на панихиду не добыли, на что Мешади сказал: нет попа, отслужим гражданскую, – тут зазвучали пламенные речи, один оратор сменял другого, молодёжь постепенно заводилась, и уже слышались призывы к крови; Мешади вывел людей из собора, и оказалось, что вся площадь перед Исаакием запружена народом, – в газетах писали потом, будто бы толпу составляли более десяти тысяч человек, так это было или нет – неважно, потому что дело не в численности толпы, а в её сути, и вот, вышедши наружу, люди принялись выкрикивать грозные междометия и проклятия режиму, а случившийся на месте событий, как это обычно бывает, диакон сразу запел… толпа всколыхнулась, подобралась, прислушалась… во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам твоим, – тянул диакон, – и сотвори им вечную па-а-а-мя-а-ать… кто-то рядом с Авессаломом всхлипнул, и вся толпа сначала нестройно, а потом всё слаженнее и даже с какою-то угрозою стала вторить: вечная память, вечная, память вечная па-а-а-мя-а-ать… тёмной массой двинулись люди через площадь, и в первых рядах демонстрантов шли Мешади и Авессалом, окружённые рабочими, ремесленниками и студентами, – всматриваясь в их лица, Авессалом видел злобу и угрюмую решимость, – это была такая стихия, против которой нет, кажется, никакой защиты, которая сметёт любую преграду, и тем не менее преграда явилась: со стороны «Астории» выехали конные казаки с нагайками в обожжённых морозом багровых руках, конники всё прибывали из улиц и строились на свободном пространстве, но толпа, завидев их, не остановилась, а упрямо продолжила движение… кони казаков нервно топтались на месте, чувствуя грозовое электричество, копившееся над площадью, и подковы их постукивали о мостовую… толпа демонстрантов шла вперёд в спокойной уверенности, торжественно выпевая Вечную память, – твёрдо ступали ноги, и плотно сжимались кулаки… казаки продолжали стоять, и над их рядами дрожало прозрачное облачко горячего пара… вдруг кто-то гикнул, послышалась отрывистая команда, и… всадники понеслись! через минуту кони врезались в ряды демонстрантов, засвистели нагайки, и Авессалом увидел перекошенные страхом и яростью лица товарищей… над площадью стоял вой, бабий визг и короткие матерные вскрики… нагайки шили направо и налево, кони вставали на дыбы, теряя клочья пены с удил… толпа смешалась и в панике подалась назад, – Мешади, увлекая за собой какую-то женщину, пытался прикрыть её от ударов и отступал в сторону собора… тут перед Авессаломом мелькнул неожиданно круп лошади и сбил его с ног! близко-близко мелькали перед его глазами валенки, сапоги, обмотки, упавшие шапки, платки, рукавицы и… огромные стёртые подковы с неровными шляпками гвоздей, – Авессалом поднял голову и увидел на фоне блёклого неба силуэт казака, который свесился с лошади и занёс над ним плётку, – инстинктивно Авессалом закрылся рукой, но нагайка, свистнув, попала ему в лицо и рассекла бровь… лошадь топтала его, и вокруг уже почти не было товарищей, а только всадники медленно сновали туда-сюда, выискивая новые жертвы, на которых можно было выместить ещё остатки своей не желавшей утихать злобы… очнулся Авессалом только вечером, когда ранние петербургские сумерки уже наползали на охристые стены окрестных домов, с трудом встал и побрёл, не разбирая дороги… ночью Мешади помог ему отмыться от крови и обработал раны, а Авессалом всё шипел и злобился, проклиная казаков, – ярость душила его, и он уж не хотел более помнить свои рассуждения о невозможности крови, ему хотелось рвать врага на куски, резать его ножом, лишь бы избыть свою боль… с-с-суки, – шипел он, – у них в нагайках свинец зашит! – одежда его была в крови, вся правая сторона лица тяжко налилась гигантским зелёным синяком, и бровь была рассечена надвое; Мешади пытался успокоить его, но он всё рвался и рвался в бой, вытверживая: мы им ещё покажем, мы им ещё покажем! – оба они скитались по чужим квартирам, заполняя безвременье вынужденного безделья яростными спорами и чтением книг; Мешади советовал другу Чернышевского, Добролюбова, Герцена, – «Что делать?» они читали вместе и всё продолжали спорить о дорогах социализма, потому что для Азизбекова эта книга была главной, а Авессалом хотел всё-таки идти дальше автора и с сочувствием читал спустя время уже Морозова и Ткачёва, но и они в итоге не удовлетворили его, – следующим этапом стали Бакунин, Кропоткин, а потом и Гракх Бабёф, одна только смерть которого так впечатлила Авессалома, что он стал просто бредить возмездием, и опять повторял: мы им ещё покажем, мы им ещё покажем! на что Мешади возражал: это путь к крови… можешь ты попробовать чьей-то крови? и Авессалом вынужденно соглашался с ним, ибо в самом же деле нельзя было даже подумать о покушении на чью-то жизнь, – не могу! – честно отвечал он, и в самом деле не мог, даже и припоминая в отчаянии, как хлестнули его нагайкою по лицу, едва не выбив глаза; это уж потом, много позже, приучал его к крови неистовый учитель Симон и не церемонился: однажды Авессалом заспорил с ним, уверяя, что нельзя вмешиваться в Божьи дела, так тот, недолго думая, взял кавказский кинжал и прямо на глазах оппонента резанул себя лезвием по ладони… опешив, Авессалом отпрянул, а Симон подошёл ближе, ткнул кровоточащую руку прямо в лицо ученику и сделал несколько круговых движений, как бы умывая грязнулю… жест был чрезвычайно оскорбительный, и Авессалом дёрнулся, пытаясь оттолкнуть Симона, но тот увернулся и презрительно молвил: умойся иди, умойся… долго мылся Авессалом, смывая липкую кровь, мгновенно запёкшуюся неприятной коркой на его лице, и думал: нет, нет, никого не трону, никогда не трону, но… как отомстить, чем оплатить свою обиду… а Симон всё ходил за ним, сужая и сужая круги и расточая ядовитые речи, – прошло месяца два, и Авессалом работал уже на ротаторе, когда предводитель вкрадчиво сказал ему: ты станешь посланцем судьбы, понимаешь? – ты! – станешь! – посланцем! – судьбы! – ты будешь роком, и от тебя будет зависеть жизнь вставшего на твоём пути человека… это надо было осмыслить, и Авессалом осмыслил, оказавшись вскоре в Душети, где обошлось, на его счастье, без крови, а потом и в Тифлисе, на Эриванской площади, где кровь уже полилась рекой, смывая в свои водовороты и виноватых, и невинных, только всё это было много позже, а тогда Авессалом с Мешади метались между Баку и Петербургом, пытаясь везде поспеть и во всём поучаствовать, что обычно им удавалось, – да вдруг споткнулись на полной скорости и остановились: началась русско-японская война, Технологичка закрылась, и друзья решили осесть в Баку, да попали в самое пекло, где армяне резали мусульман, а мусульмане – армян, и этот бессмысленный круговорот смерти не мог уже, раз начавшись, остановиться, – лишь Мешади с небольшой кучкой товарищей пытался противостоять то одной толпе, то другой и вместе с Авессаломом прятал в своём районе обречённых армян, – ладно, говорил Авессалом другу, ты против крови, а ежели восстание? ежели пойдут на нас не казаки с нагайками, а солдаты с винтовками? что делать станешь? чем будешь обороняться? призывами к миру, согласию, совести? – и, в общем, как в воду глядел, потому что случилось-таки Мешади даже и на мирном поле пролить невинную кровь, – в девятьсот шестом он организовал боевую группу Знамя свободы, которая была создана, как теперь сказали бы, с гуманитарными целями – для защиты от бандитизма, а чуть ранее городской комитет РСДРП потерял типографию, благополучно разгромленную охранкой, – Мешади, чтобы помочь горю, поднял товарищей, да и напал, недолго думая,