Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

изъятие товаров, денег, имущества, – казённого в том числе, – с ходу был взят телеграф и почтовые участки… а революционная пропаганда? на горячее слово обиженный народ завсегда падок, ему бы только крушить да убивать под сурдинку тех, кого он считает настоящим врагом… и с какого, спрашивается, посула красные заняли Астару, Ардебиль и их окрестности? ведь там нет деникинского флота, а в Ардебиле и вообще флота нет… кроме того, север Персии был наводнён всякого рода аферистами и любителями лёгкой наживы, для которых мутная вода социальной смуты была наилучшим способом ловить для себя самую жирную рыбу; в конце мая во внутреннюю бухту Энзели вошёл пароход, звенящий оркестровою медью, и собрал на берегу огромную толпу любопытных, – то прибыли посланцы Персидской компартии во главе с Бахрамом Гагаевым, который немедленно организовал митинг; развинченный, пестро́ одетый, увешанный гранатами и перепоясанный пулемётными лентами, прямо с палубы парохода Гагаев начал свою возбуждённую речь: товарищи! – кричал Гагаев, стараясь перекрыть шум толпы, – товарищи трудящиеся угнетённой Персии! вот и наступил конец вековой власти ваших поработителей, конец их бессовестного господства! скоро, очень скоро начнём мы нашу освободительную борьбу и разожжём гигантский костёр, который безумным огнём сметёт с персидской земли кровопийц-буржуев, – тут Гагаев приметил в толпе высоких мускулистых грузчиков и всем телом развернулся в их сторону: товарищи! хватит уже сидеть сложа руки! из вас тянут жилы, высасывают жизнь, и скоро вы превратитесь в безвольных животных… за дело, товарищи! к оружию! отбирайте добро у эксплуататоров, занимайте дома… – толпа заволновалась, подавшись вперёд и внимательно вслушиваясь в слова оратора, Гагаев же, ещё более распаляясь, продолжал орать: убивайте буржуев, они достойны смерти! – люди на пристани загудели, – а этих, – Гагаев повернулся к группе купцов и торговцев, стоявших поодаль, – мы скоро перевешаем, вместо них будут кооперативы! грабьте их, товарищи, ведь они веками грабили вас… должны же мы восстановить социальную справедливость и построить счастливое общество на многострадальной земле Персии!.. женщины! – вскричал вдруг Гагаев, обращаясь к тёмным фигурам, стоящим широкой линией позади толпы, – угнетённые женщины Востока! пришёл час вашего освобождения! сбросьте чадру и покажите свои прекрасные лица мужьям и братьям! – грозный рокот прошёл по толпе, люди заволновались, и раздались возмущённые выкрики… слава Аллаху, дело не кончилось резнёй, хоть и шло к тому, потому что тушить пожар в Энзели было некому: англичане ушли в Решт, дженгелийцы в это время сидели в горах, и лишь Кучек-хан с небольшой свитой был рядом; он и успокоил людей, которые в тот день стали вооружаться, думая, будто бы им теперь всё можно; Бахрам означает – убийца злых духов, и если под злыми духами понимать персидских буржуев, то Гагаев, надо признать, прекрасно исполнил свою роковую миссию; этот человек был демоном персидской компартии, и даже соратники по борьбе боялись его; происходил он из нищей крестьянской семьи и с самого детства знал тяжкий труд, голод и унижения; мальчишкой сел он на пароход, спрятался в какой-то кладовке и вскоре сошёл на берег в Баку, – здесь он добился работы на нефтяном промысле и вступил в Адалят, иммигрантскую группу социал-демократов, – тут начались его приключения: он участвовал в покушениях, в эксах, дурачил полицию, менял квартиры и в конце концов добился-таки, что его обложили, – вырваться было никак нельзя, но он вырвался и бежал в девятьсот седьмом в Персию, где участвовал в столичных волнениях, а потом, примкнув к федаям, оборонял блокадный Тебриз, сидел в тюрьме, бежал – на этот раз снова в Баку, а уж там охотились за ним и британцы, и турки, и какие-то националистические организации, – всем насолил, везде отметился, – в девятнадцатом провозглашал Муганскую республику, жизни которой отмерено было всего-навсего два с чем-то месяца, а после разгрома её опять ринулся в Персию и был арестован в Мешедессере, откуда через несколько месяцев бежал, – так кидало его и бросало, – до тех пор, пока он не явился в Гиляне, а здесь принялся провоцировать резню и на каждом углу орал, что Кучек-хан – персидский Деникин, и посему надо его немедленно взять; узнав об этом, Кучек-хан пытался приструнить скандалиста, да не тут-то было: Гагаев хватал пистолет и обещал выбить мозги любому, кто посмеет приблизиться к нему, – попыток образумить его было две, а третью Кучек не захотел: вызвал Авессалома и командира курдских отрядов Калу Курбана, – разговор был короткий: этот человек мне мешает, – сказал Кучек, и через два дня Гагаева нашли в предгорье с перерезанным горлом; Авессалому эти дела казались обычными, ведь ему не впервой было отворять кровь врага, ибо он и к своей относился без страха, – в минуты бессонницы, тихого покоя и безвольных воспоминаний думал он о своей дороге, выбранной без внимания, и пытался понять – где, в каком месте жизнь сделала крутой вираж, приведя его в перламутровую Персию, которой можно было бы, думалось ему, наслаждаться, если б не случилось в ней столько необходимого к вывозу навоза… как он туда попал? каким ветром принесло его? – он вспоминал иногда любимую Лиду и не мог понять, как с этих патриархальных улиц, окружённых лесистыми предместьями и влажными лугами, где всё окрест дышало покоем, попал он в гибельный мир чужих интересов, дерзких амбиций и неправедных притязаний… тихой и уютной была Лида, рождающая в своих жителях медлительную мечтательность, размеренность, умиротворённость, – Авессалом любил бродить по городским переулкам, разглядывая неказистые домишки, любил центр, где стояла синагога, и широкую Сувальскую, по которой можно было пройти на кладбище, куда он часто заглядывал, безотчётно любя этот уголок: миновав высокие, изукрашенные резьбой ворота, Авессалом попадал на длинную аллею, по сторонам которой стояли деревья, – летом они наполняли кладбище нежным шелестом листьев, а зимой – постукиванием мёрзлых веток на морозном ветру; вдоль аллеи стояли скамейки, расположенные почти вплотную к старинным чугунным оградам древних могил, – в тёплое время года на скамейках сидели почтенные отцы семейств со своими матушками, жёнушками и детьми, важные вдовы, богомольные старцы и старицы, – аллея вела к небольшой церкви, куда Авессалом любил иной раз зайти и постоять в толпе верующих; его интерес к православию не простирался, впрочем, далее интереса к мрачным иконам, дрожащим огням свечей и сосредоточенной толпе прихожан, – его завораживал этот религиозный театр, и он с удовольствием отстаивал иной раз воскресную службу… а потом бежал на Лидейку и, завидев берег, сбрасывал на ходу одежду… лёгкий ветер приятно охлаждал его влажное тело… он летел, разбросав руки, и… с разбегу плюхался в воду! любимым местом было для него мелководье около мо́ста – с песчаным дном и солнечной зыбью зеленоватой волны; здесь в изобилии водились раки, – чтобы сыскать их, следовало свернуть какую-нибудь притопленную колоду, старый пень или большой камень, – посреди камышей сидели лягушки, а в прибрежной траве встречались вёрткие ужики с жёлтыми пятнами в головах, – эту Лидейку, эти благословенные дали видел он, лёжа на камне под снежным пледом, надёжно укрывшим кусты, деревья, продрогшие скалы и весь необъятный талышский лес… ноги Авессалома заледенели, а ему казалось, будто он стоит посреди широкого луга, и ступни его до самых лодыжек погружены в мягкий и влажный мох… вдалеке, по-над берегом колышутся лезвия аира, вокруг, куда ни взгляни, – фиолетовые кляксы клевера и высокие стрелки плакун-травы, жёлтые звёзды калужницы и россыпи голубого цикория, а дальше, на окраине луга – густой ольховник, окутанный сиреневой дымкой… где он свернул со своей дороги, где ошибся и зачем вообще уехал из Лиды? – беда, впрочем, была не в отъезде, а в опасных знакомствах, завязавшихся на пути, более того, – не в самих знакомствах, а в их последствиях, как в случае с Мешади, который сначала привёл Авессалома в марксистский кружок, а потом – на самую первую ветровскую демонстрацию, которая возникла стихийно возле Исаакия, – случилась она в память народоволки Ветровой, свершившей акт самосожжения в Петропавловской крепости; Ветрова была упрямой амбициозной фанатичкой, помешанной на идеях нравственного усовершенствования; взяли её при разгроме Лахтинской типографии в июле девяносто шестого, держали в плохих условиях