Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

на типографию газеты «Баку», – ради печатной машины для выпуска нелегальных бумаг, – налёт не должен был стать боевой акцией, ведь налётчики и не собирались, слушая голос разума своего предводителя, багрить кровью кафельный типографский пол, однако ж при нападении стройный план Мешади сбился, в результате чего один из дежурных рабочих был ранен, а другой и убит, – так просчитался наш миротворец, и Авессалом пенял ему на это, – опять спорили они, но так ни к чему и не пришли; Мешади и вообще был упрямлив, как мул, делал своё дело, пёр напролом, и ничто его не брало – ни аресты, ни казематы, ни избиения, а потом всё как-то сразу и кончилось, – революция пошла на убыль, Мешади повернул в просветительство, покрутился ещё в Баку, да и отчалил вскорости в Петербург, где снова занялся́ учёбой, в то время как Авессалом как раз сошёлся с Симоном, который уже во всей красе показал себя и товарищам, и охранке, – отличился в экспроприациях, в доставке из-за границы марксистской литературы, оружия и патронов, не раз сиживал в тюрьмах и не раз бежал, участвовал в сборе подпольных типографий, тайных складов, динамитных мастерских и познал сомнительное счастье быть раненым, неоднократно избитым и ошельмованным в судах; однажды, изготовляя бомбу, он сделал неосторожное движение, и капсюль взорвался у него в руках, – правая ладонь его была после того набита металлом, и глаза он едва не лишился… как вообще остался жив? бес, впрочем, не может умереть, ведь он вечен, – в том даже случае, ежели его собьёт грузовик при дороге, как это, кстати, и случилось с Симоном: 13 июля 1922 года за час до полуночи ехал он на своём двухколёсном Дэйтоне, стоявшем на балансе республиканского Наркомфина, по Верийскому спуску в Тифлисе, – дорога была абсолютна пуста, ибо горожане давно уж сидели по своим домишкам, а автомобилей в городе тогда не было и десятка; Симон ехал не торопясь, с удовольствием дыша вечерней прохладой… тьма стояла вокруг, и лишь карбидный фонарь на велосипедном руле освещал тёмную улицу… день был тяжёлый, Симону хотелось скорее вернуться домой, поесть, выпить за ужином стаканчик вина и уж выспаться наконец… рассеянно глядел он вперёд и тут… неожиданно услышал ревущий мотор… грузовик вылетел непонятно откуда и, мгновенно приблизившись, всей своей массой и всей скоростью ударил его! велосипед был смят как бумага, а Симон оказался отброшенным к тротуару, – падая, ударился он о бордюр и несколько времени ещё лежал вне сознания, истекая кровью, с разбитым затылком, – доставленный в Михайловскую больницу, он был уже при смерти и к утру в самом деле скончался, – такие люди и вообще погибают рано, но идеи их живут вечно, – взять хоть боевую группу Симона: её члены погибли, как говорят, в цвете лет, – так случается с каждым, кто измлада бредит чужою кровью, не жалея при этом своей, – Елисо в своё время сослали в Сибирь, где до самого Февраля харкал он чахоточной кровью, да и отправился вскорости прямиком в ад, Ваничку убили во время обыска на конспиративной квартире, и даже звезду Пацию не пощадил беспощадный рок, – нежная фурия революционных эксов, не дожив чуть-чуть до октябрьского триумфа, погибла под неразборчивыми палочками доктора Коха… так они умирали, думая, будто вправду кладут свои молодые жизни на алтарь свободы, что оказалось ошибкой, ибо жизни их стали несоразмерной платой за диктатуру, террор и равнодушное небрежение к человеку; их именами славили улицы, площади, города, им ставили монументы, им поклонялись, но… спустя семьдесят лет улицам дали другие имена, граниты рухнули, и лишь идеи этих людей покуда живы… время ли им погибнуть? не время! – они знали… и нынешние историки знают, – перелопатив груды архивных бумаг, – мы уяснили себе, что насилие не может исчезнуть совсем и лишь приобретает во всякое время иные формы, приготовляя ради исполнения своей воли особенных каких-то людей, сделанных из железа; Симон стал одним из подобных, и вот как его пометил Господь: фигура была у него плотная, крепкая, несколько неуклюжая с виду, что наводило на мысли о его сходстве с медведем, череп был брит и выглядел как грубо отёсанный каменный шар, лицо Симон имел крупное, грубое, как бы эскизной лепки, не довершившей проработку мелких деталей, – тяжёлый, как утюг, подбородок, прорезанный ямкою, массивный нос, острые скулы и оттопыренные уши… глаза… глаза страшные – чёрные, дьявольские глаза навыкате, прикрытые широкими веками, правый – косил, и это всегда вселяло в любого из его визави самый непосредственный ужас, – словом, и в самом деле – Бог шельму метит! но советской идеологии такой герой был не в меру, – в фильмах, которые снимали о нём, действовал другой типаж – вдохновенный и романтичный герой революции, благородный разбойник, рыцарь без страха и упрёка с такою внешностью, какую можно представить себе лишь в литературном салоне среди томно вздыхающих институток, – поэтическое лицо, прямой нос, горящие вдохновением очи и разбросанные в беспорядке кудри! – что он творил! о, что он творил! а какие слова вкладывали в его уста наши пропагандисты! ты доживёшь до победы, друг… помни погибших товарищей… будь с партией, всегда, всегда… а в конце фильма ещё и диктор за кадром добавлял перцу: так заканчивается повесть о светлом человеке… который – добавил бы я – был идейным убийцей и незаурядным садистом, предлагавшим, уж к слову, – пытать своих же товарищей, являясь к ним под видом жандармов как бы с арестом, дабы проверить на революционную прочность: ежели потечёт кто да станет колоться, выдавая пароли и явки, значит, следует ему пуля в затылок вкупе с проклятием соратников, – вот каков был этот бессребреник, удалец и попечитель униженных; нынче таких уж не делают, а тогда, в первом десятилетии кромешного века – самая воля была ему и такое время, когда всякий упырь долгом своим почитал впиться в плоть ставшего на пути человека; вот Авессалом и боялся его пуще сглаза, ведь Симон не жалел ни себя, ни иных, встреченных им на его опасных дорогах, и то были стычки с полицией, побеги из тюрем, убийства, погони, – он делал дела в Европе, сотрудничая с респектабельным Красиным, человеком и ледоколом, с хитрым Литвиновым и с одним болгарским дружком, горестно поминавшим спустя годы свою опасную страсть к транспортам оружия, – в болгарской эпопее поучаствовал и Авессалом, взятый на пробу для испытаний; оружие – партии был девиз сего предприятия, начавшегося в Льеже, куда Литвинов, будущий, между прочим, нарком иностранных дел, явился в качестве полковника армии Эквадора и владельца фирмы, приведя с собой бойкого эксперта, – экспертом, конечно, был Симон, который так поразил своим обаянием и обширными знаниями владельца ружейного завода Шрёдера, что тот лично давал консультации уважаемым представителям экзотической страны; оружие вскоре было куплено и направлено в Варну, откуда предполагалось послать его в Батум, и тут началась вторая часть Марлезонского балета: оружие оформили как собственность Македонии, направлявшей груз в Восточную Анатолию местным повстанцам, что для официальной Софии было не просто возможно, но и желательно, а уж дальше в дело вступили большие деньги, – заручившись поддержкой военных, Литвинов увлёк одного из руководителей Македонского комитета, некоего Тюфе́кчиева, человека, известного в узких кругах как террорист и перекупщик оружия, который и предоставил нашим экзотам легальные склады в Болгарии, куда можно было безбоязненно отгружать опасный товар, – София, однако, не должна была знать о транзитном характере груза, и для решения вопроса Тюфекчиев получил на руки очень большие деньги, которые должны были пойти на оплату ввозных пошлин; никто из аферистов не сомневался в успехе, и то был правильный ход, – в Варне, осмотрев транспорт с оружием, Симон и Авессалом убедились – вагоны опечатаны транзитными пломбами, что значило: деньги прилипли к рукам Тюфекчиева, а может быть, и ещё каких-то высоких особ; дело, впрочем, свершилось, и оставалось только закончить, отправив оружие из Варны, и вот тут коса нашла всё-таки на камень: болгары наотрез отказались везти оружие, да ещё и перегружать потом в открытом море; тогда Литвинов, недолго думая, взял паспорт младшего брата Тюфекчиева, поехал в Фиум, легализовался там и прикупил ни больше ни меньше – целую яхту, но на отправку груза денег и не осталось, потому что как раз начались