Читаем без скачивания Мастер сахарного дела - Майте Уседа

– У меня их тоже нет. Но если бы кто-то силой попытался забрать у меня сына или дочь, то, будь я отцом, ему пришлось бы убить меня выстрелом в самое сердце, ибо даже с простреленной ногой я бы набросился на него в попытке уберечь ребенка. А прострели он мне обе ноги, тогда я пополз бы за ним на груди, словно жаждущая крови змея. И – клянусь – совесть бы меня нисколько не мучила.

Мар поразил дикий блеск его глаз. Его заявление исходило из самой глубины души, и она поняла: в случае необходимости он защитит свою семью любой ценой. Мар, которой повелевал разум, вдруг обнаружила, что эта черта Виктора, шедшая вразрез с ее убеждениями, приводила ее в полное замешательство и вместе с тем больше всего ее привлекала.

Не зная, что ответить, встревоженная собственными мыслями Мар лишь молча стояла, держа руку Виктора.

– По крайней мере, азиаты здесь на хорошем счету, – через некоторое время наконец произнесла она.

Ее слова рассмешили Виктора, и впервые в жизни ей показалось, что она сказала какую-то глупость.

– Они действительно другие – отрицать это невозможно. Когда я устроился в асьенду, я попытался с ними сблизиться. Я искал компанию, в которой чувствовал бы себя как с моим китайским учителем, Лао Ваном. Я, знаете ли, большой почитатель их культуры. Но всякий раз они встречали меня поклонами и однословными фразами, перед которыми всегда добавляли мастель. – Виктор кротко улыбнулся. – Они не понимали, что мне от них было нужно. Напротив, мое присутствие вызывало в них недоверие и заставляло их постоянно быть начеку, отчего они робели еще больше. Я… Я лишь хотел обрести дом и ощущать себя в нем как у Лао Вана. Они же видели во мне исключительно мастера сахароварения, а в Китае на них едва ли не молятся. – Виктор снова улыбнулся. – Они верят, что мы – хранители некой божественной мудрости, переданной нам свыше.

– Так, возможно, и есть, – со вздохом произнесла Мар, глядя в его карие глаза-миндалины.

– Сеньорита Мар… Сейчас вы не слишком-то рациональны.

Она потупилась, затем снова посмотрела ему в глаза.

– Не все в этом мире поддается рациональному объяснению. Вы это знаете – и они тоже.

– Возможно, это заслуга терпения и кропотливой работы. – Он поднял здоровую руку и коснулся ее щеки, чего она совершенно не ожидала. – Во время прикосновения мы слышим язык кожи. Это нечто эфемерное, как произнесенное на ухо шепотом слово, которое постепенно превращается в пробегающий по всему телу трепет. Нужно лишь быть внимательным и научиться слышать незамутненным разумом. Тогда у любого получится.

– Не думаю, – прошептала она, плененная мгновением близости.

Виктор отнял руку. Овладев собой, Мар отвела от него взгляд и снова сосредоточилась на ране, делая вид, будто не придала этому прикосновению никакого значения, в то время как от тепла его руки у нее перехватило дыхание.

– Как бы там ни было, – непринужденным тоном продолжил Виктор, – я выяснил, как эти китайцы оказались в асьенде. Они оставили свою страну в поисках лучшей жизни и уехали на Филиппины – еще один, как вам известно, испанский анклав. Но их посадили на корабль, не сообщив им, куда тот направлялся. Два месяца спустя их высадили в Гаване и отправили на работу на тростниковые поля. Какая подлость, не правда ли? Внезапно они очутились в меньшинстве среди значительно превосходивших их по численности африканцев, которые их не приняли; а завладевшая ими кучка европейцев, не сумевшая понять их культуры, просто их презирала.

В течение первых пятнадцати месяцев в асьенде им не платили. Так с них вычли все расходы за дорогу с Филиппин: билет, питание, консульские сборы… Им даже засчитали смерти сородичей на корабле, накинув каждому еще по десять песо. А если они захотят вернуться домой, то им придется работать даром еще пятнадцать месяцев. Говорят, будто у них нет ни малейшего представления ни о морали, ни о порядке, будто они полны пороков. Но так говорят лишь те, кто их не знает и не понимает, что быть должным в Китае означает находиться во власти кредитора, имеющего право требовать от них все что угодно, и отказаться они не могут. Подобное обречение лежит на их плечах тяжким грузом, они становятся покорными, и исполнительными, и неразговорчивыми. Они чувствуют себя обманутыми: будучи свободными работниками, из-за долга настоящей свободы они лишены. – Немного помолчав, Виктор добавил: – Любопытно, но мне они напоминают о чарующем черном небе, усыпанном разноцветными огнями. Вам доводилось когда-нибудь видеть праздничный салют?

– Лишь один залп в Коломбресе, и то он был одноцветным.

– А теперь представьте, как простор размером с эту асьенду озаряется сотнями одновременно разрывающихся огней, заливающих все вокруг цветным светом. Больше мне никогда не приходилось видеть ничего подобного. Этот униженный народ подарил миру шелк, бумагу, книгопечатание, компас… А для нас они – всего лишь не способные самостоятельно думать существа. Зачастую мы путаем бедность с отсутствием ума.

Мар заморгала, стараясь мыслями вернуться в гостиную, где они находились. Пока Виктор говорил, мир ей казался чуточку ближе, как на ладони. Слух ее обострился, глаза забегали, кожа стала чувствительнее.

Кожа.

На ней сосредотачивались все желания души.

Речи Виктора так ее оживляли, что она желала слушать его и дальше – тогда она могла смотреть ему в глаза, не боясь показаться развязной. Лицо Виктора приобрело для нее неповторимые черты, отличавшие его от остальных. Обычно такое случается на первых этапах отношений между людьми, когда внешнее сливается с внутренним в единое целое. И в этом целом, коим был Виктор Гримани, Мар нашла ответы на некоторые волновавшие ее с юных лет вопросы:

Как зарождалась любовь?

Как она ощущалась?

Одинакова ли она для всех?

Глава 29

Лежа в постели, Паулина закрыла ладонями уши, стараясь спрятаться от ударов африканских барабанов. Ее мигрень лишь нарастала, и теперь к горлу начинала подкатывать тошнота. Она даже не сняла великолепное платье, которое Виктор прислал ей ранним утром. Оно было из голубого шелка с белым тюлем. Чудесный наряд дополняли кружевные перчатки и очаровательная широкополая шляпа, которая, к облегчению Паулины, была по всей тулье украшена не птичьими чучелами или другими диковинками, а лишь прелестными тканевыми цветами. Помогавшей ей собираться горничной пришлось только ушить длину, чтобы платье не волочилось по земле. В остальном же платье село по фигуре так, словно его сшили специально для нее. Той ночью Паулина едва сомкнула глаза. Да и как она могла спать