Читаем без скачивания Песчаная роза - Анна Берсенева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергей Васильевич стоял у открытого окна. Тьма стояла у него за спиной.
– Обставить не потрудились, – сказал он. – И на том спасибо.
– Почему – спасибо? – спросила Ксения.
– У них своеобразное об этом представление. Вряд ли тебе понравилась бы их обстановка. Купишь сама, что захочешь. Чего душа желает, в Москве нет, но что нужно в обиходе, найдется. Федорец отчасти прав.
«Федорец – это водитель», – поняла Ксения.
Вслух она этого не произнесла, но Сергей Васильевич, как обычно, ответил ее мыслям.
– Будь с ним поосторожнее, – сказал он. – На его расспросы ты отвечать не обязана. Если будет назойлив, посылай на… В общем, можешь ему не отвечать. Дворнику – тоже. Если будешь возвращаться поздно, дашь денег за то, что откроет калитку. Это как везде. Все остальное… Не как везде. Привыкнуть нелегко. Но придется.
– Я не буду возвращаться поздно, – сказала Ксения.
И подумала: «А где будешь при этом ты?»
– Есть колбаса, вино, молоко и хлеб, – сказал он. – Федорец купил, надо думать. Можем поужинать.
Круг колбасы лежал в холодном шкафу под подоконником, там же виднелась бутылка с молоком. В квартире на Малой Дмитровке тоже был такой шкаф, в нем держали всё скоропортящееся. Хлеб, завернутый в бумагу, лежал на подоконнике, рядом стояла бутылка вина и два стакана.
При виде колбасы Ксению замутило. Ее организм давно уже так реагировал на мясное. Теперь она понимала, почему.
– Чего тебе хотелось бы? – странным, незнакомым тоном спросил Сергей Васильевич. – Завтра можно будет купить. С тех пор как объявили нэп, еда в Москве появилась.
– Мне есть не хочется, – ответила Ксения.
Она вспомнила, как на рынке Бастилии, дрожа от нетерпения, выхлебывала нормандских устриц из раковин. Но рассказывать об этом, конечно, не стала.
– Но ведь надо?
Он произнес это как-то неуверенно.
– Я буду, – сказала Ксения. – Здесь, наверное, есть поблизости что-нибудь. Магазин или рынок.
– Что-нибудь есть.
Он держался с нею скованно, говорил словно через силу. Неужели так будет теперь всегда? Или ничего теперь больше не будет?
– Выпью молока с хлебом, – сказала она.
Сергей Васильевич налил молоко в ее стакан. Достал из кармана нож, нарезал хлеб. Это был тот самый нож, который он выбил из руки портового бандита, Ксения узнала короткое широкое лезвие. Ножны купил, наверное, там же, в Алжире, чтобы носить нож с собою.
Ее мучила собственная наблюдательность. Хотелось думать о важном и главном, а лезли в голову пустяки.
– Тоже молока выпью, можно? – спросил Сергей Васильевич.
– Я думала, ты вина…
– И без вина тошно.
Она чуть не спросила, отчего – и не стала спрашивать. Глаза Вероники явились в ее сознании с такой ясностью, что впору было зажмуриться от их синего сияния. Точно так они сияют сейчас и в его памяти. Нет, не так – еще ярче.
Сергей Васильевич налил молока и себе тоже. Они пили в молчании. Ксения машинально отщипывала кусочки хлеба от надкушенного им и отложенного ломтя. Есть совсем не хотелось, она жевала хлеб лишь через силу.
– Ты устала, – сказал он.
Она не устала. Жизнь перестала ее питать.
– Здесь есть вода? – спросила Ксения, глядя на кухонную раковину.
– Есть. И в ванной тоже.
– Я тогда помоюсь?
– Помочь тебе?
– Да зачем же.
Наливать воду в ванну Ксения не стала. Поскорее бы закончить этот невыносимый вечер. Душ пофыркал, ржаво отплевываясь, вода потекла вялыми прохладными струйками. Она разделась, встала под них и запоздало поняла, что в ванной нет полотенца. Придется надевать одежду на мокрое тело. Не голой же идти в спальню. Если есть здесь спальня. Да если и нет.
Мыло лежало на углу ванны. Большой брусок отвратительного серого цвета. Когда Ксении было шесть лет, прачкин сын, приносивший на Малую Дмитровку выстиранное белье, сказал ей, что настоящее мыло, которое взаправду стирает, делают из живых собак. С тех пор она вздрагивала при виде такого мыла. Наверное, надо привыкать. Но брать его в руки все-таки не стала.
Кое-как обдавшись, выключила душ. И в то же мгновенье погас свет. Она попыталась вылезти из ванны, подскользнулась, схватилась за стену, рука скользнула тоже… Что дверь ванной открылась, Ксения поняла по холоду, повеявшему из коридора, и по тому, что Сергей Васильевич подхватил ее под мокрые локти за секунду до того, как она упала бы.
– Это часто бывает, – сказал он.
Ксения думала, что не ощутит его прикосновение больше никогда. Но вот его руки.
– Что бывает? – с замирающим сердцем спросила она.
– Аварии на электростанции. Отключается свет.
Они стояли в темноте молча. Но она слышала в его руках, в нем во всем ту же печаль и то же ободрение, что в песне Мистенгетт. Печаль была о Веронике, а ободрение предназначалось ей, она это знала.
– Пожалуйста, постарайся себя поберечь, – сказал он. – Я мало что смогу в этом смысле.
– Ты уедешь? – чуть слышно спросила Ксения.
Хотела спросить, уедет ли к Веронике. Но с таким ужасом представляла ответ, что не смогла задать этот вопрос.
– Да, – ответил он. – Скоро.
– Ты этого хочешь?
– Я не могу от этого отказаться. Уже не могу.
– К Веронике уедешь? – все-таки выговорила она.
– Нет.
Ксения почувствовала, что он улыбнулся, и спросила:
– Чему ты улыбаешься?
– Твоим страхам. Не надо этого опасаться, Кэсси. Этого не будет.
– Но она тебя любит! Ты знаешь?
– Знаю.
– Почему же тогда?..
– Потому что это для тебя я рыцарь без страха и упрека. А она знает, что я такое на самом деле. Ничтожество на службе у подонков. Для нее это неприемлемо. И она права.
– Но ты правда без страха и упрека!
– Это не отменяет остального.
– Разве не ради нее ты сюда вернулся?
И, еще договаривая вопрос, Ксения поняла, что знает ответ.
«Если он откажется от выполнения своих задач, мы немедленно откажемся гарантировать безопасность человека, который ему дорог», – прозвучало в ее сознании так отчетливо, будто усатый пошляк стоял сейчас в углу ванной комнаты.
«Я с ним не буду. Ни при каких обстоятельствах. Он это знает», – возник ясный голос Вероники.
Первое Ксения пересказала Сергею Васильевичу слово в слово. Второе он знал сам. Сопоставить первое и второе было не трудно.
Он вернулся ради Вероники, это правда. Он знал, что с нею ему не быть.
– Ты замерзла, – сказал Сергей Васильевич.
– Нет.
– Но дрожишь.
Он снял с себя рубашку и набросил ей на мокрые плечи. Она машинально продела
