Читаем без скачивания Холмов трагических убийство - Давид Игоревич Верлицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда как с этим связаны розы? – заинтересовался рассуждениями Луны Сол.
– Они одни из самых мудрых цветов, но получили свои знания, в отличие от молчаливых холмов, благодаря разговорам с другими цветами. Будучи самым важным королевским домом, они имели доступ к любому другому семейству, и собирали самые разные знания со всего света.
– Тебе не кажется это слишком сладостным?
– Ах! Кажутся… да вот только не найти другой двери из этого угрюмого мира, кроме как этой. Мы столько многого прячем в себе, я устала от этого, мое сердце разрывается оттого, что я не могу быть честной с другими. Все мы слишком замкнуты, будто скованные в своем мирке, когда в мирских просторах царствует свобода!
– И никто не понимает другого, точно подобно этим тихим холмам. Каждый говорит о своем, и запоминаются лишь только факты.
– Ты понял… тоже понял! – радостно воскликнула Луна и сама взяла за руки Сола. – Скоро нас ждет новая жизнь, финал где-то близок. Сол, ты не представляешь, как я тебя обожаю!
От счастья на ее глаза навернулись слезы.
– А помнишь, как все начиналось? – тут же засмеялась она. -Все эти люди, они сблизили нас, они самые настоящие вершители судеб!
Планк, не понимающий верен ли он себе и своим чувствам, повернулся к возлюбленной.
– Я, конечно, не фаталист…
– Но полагать, что наша встреча предопределена, мне хочется больше всего. – улыбнулась Луна, услышав мысль, над которой тайно думала и не раз.
– Точно. – глаза Планка засияли верностью и очарованностью. -Это прекрасно, прекрасно жить, зная, что тебя окружают единомышленники!
– Не только, Сол. Жить прекрасно уже из-за того, что тебя окружают поистине хорошие люди.
Они оба легли на спины и посмотрели на небо.
– А ведь мы, своего рода, тоже вершители судеб. Но мы такие жестокие! Разрушили жизни самым обычным людям… Огромному количеству таких невинных и до этого, быть может, даже счастливых людей.
– Не думай, Сол. Чем больше ты думаешь, тем хуже тебе становится. А я не хочу, чтобы тебе становилось все хуже и хуже, ты ведь знаешь?
Планк застыл на одной звезде – ничего кроме ее движения и представляемого в голове звука ее пылания он не замечал.
“И она, такая же одинокая, но разумная, которой есть так много чего сказать, движется, сама не зная куда. Уж точно мне не хочется оказаться в бесконечном циклическом повторении, вот что действительно ужасно”.
***
Уже не впервые встреченный случайным проезжающим в паре километров от гостиницы, Джон, удобно расположившись на мягком кресле кроссовера, к полуночи добрался до участка. Он прошел мимо коридора, ведущего в его кабинет, и поднялся сразу на второй этаж, к комнате Бенсона. Как и в былые времена в своем кабинете, он сел за рабочий стол и задумался: “Я ведь никогда даже не заходил в его кабинет. Как и в кабинет Уэбли”.
Шериф перевернул вниз головой свой рюкзак, и из него сначала выпал блокнот, часы, острый карандаш, а затем ровно пять таблеток.
– Так и знал, что вы меня не подведете. – шепотом сказал он, поймав одну из них в ладонь.
Еще три из них упали на стол и, прокатившись немного к краю, остановились в паре сантиметров друг от друга. Пятая же отскочила от кресла и упала на плитку. Джон хищно наклонился под стол и, внимательно разыскивая потерянного дружка, медленно пополз вдоль стены.
– Собралась убежать? У тебя ничего не выйдет, ты не представляешь насколько ты мне нужна.
Краем глаза он увидел овальное тельце вблизи ножки стола, и тут же дотянулся ее и вернул в кучку ей подобных.
“Пока, вроде бы, неплохо. Но в любую секунду может стать хуже”.
Лицо Шенк.
“Ладно, одна не помешает. – решил Донлон и закинул в рот одну капсулу. -Надеюсь, сейчас-то ты меня преследовать не будешь?
Опять лицо Шенк.
“Черт, оно не отпустит меня. А мне ведь еще о стольком надо поразмыслить! Чертов я не даю себе же осознать случившееся, а без осознания я не смогу прекратить существование второго меня. Кажется, я и вправду в петле”.
И опять лицо Шенк, залитое кровью и полное ожогов.
Джон начал трясти коленкой. Его пятка постоянно отрывалась от пола и затем возвращалась к нему.
И опять, опять лицо Шенк, залитое кровью, полное ожогов и глубоких порезов.
“Ладно! Чего ты хочешь?” – взбесился Донлон.
Он отвел взгляд в сторону. Увидел висящий на стене портрет 35-го президента страны.
Затем шеф вспомнил слова Планка и подумал: “Ладно, Сол, только ради тебя. Не знаю скольких мук мне это принесет, но теперь я чувствую, что должен”.
Донлон взял карандаш, вырвал из блокнота девять листов: сложил их в прямоугольник: три листка в один ряд и три в другой – и начал вести грифелем по бумаге. Вдруг остановился. Портрет выпал у него из памяти.
“Чертов закон Мерфи! Где ты, Шенк, когда ты так нужна?”
Лицо вновь проявилось.
– Фу-ух… Хорошо, хорошо. – продолжив вести карандашом по листку, вздохнул с облегчением Джон.
Вот линия прошла стык страниц и перепрыгнула на соседний обрывок. Шериф осторожно остановил руку – опять забыл куда вести кривую.
На секунду в глубине его разума опять показалось то, что ему нужно.
Не обращая уже внимание на головную боль, он, обрадовавшись, прочертил еще до следующего листа, но после этого со злостью кинул карандаш в стол и развалился на стуле.
“Она появляется на слишком короткий промежуток, я не успеваю запомнить ее! Осталось четыре таблетки. И ни одна не заставит убраться этому лицу у меня из головы. Получается, выбора у меня нет”. – рассудил Джон и раскусил еще одну таблетку.
В этот же миг перед ним прояснилось все то же лицо, но на этот раз оно оставалось в его памяти чуть дольше – он провел почти прямую линию, изображающую рот, и затем немного опустил ее конец.
“Хорошо, хорошо, уже лучше. – проговаривал про себя Джон, неуверенно ведя руку все ближе к левому краю.
Доведя ее до конца самого левого листа, он опять ушел в забвение – как и не видел заветного лица. Через пару секунд оно снова пролетело у него перед глазами, и он быстро продолжил. Тонкая черная линия не заканчивалась, а наоборот – убегала все вперед и вперед, затем останавливалась, а затем как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Но со временем остановки учащались, а их продолжительность увеличивалась. Джон все больше и больше злился на себя, пока, наконец, на
